Дальше дело техники: купил билет, написал на работе заявление, подписал его у начальства (скорбное лицо – по семейным обстоятельствам – нет, никто не умер, слава богу), занял у Шостаковича денег и пару чистых маек (домой нельзя, даже если майки очень нужны), вернулся на желтый диван (еще и поспать успеет до самолета), и все. Ровно в 3.00 – вон из Москвы.

В самолете никого, охотников лететь в Рождество немного. Два часа турбулентности, и измученный Косулин, так и не избавившийся от самолетных фобий, вываливается в пражскую лубочную ночь.

Вдыхает полной грудью европейский воздух – все-таки он другой, и дело не только в очищенном бензине. Воздух детства, безмятежности, иллюзии уверенности в будущем. Так случилось, что Косулин жил с родителями в Праге, недолго, года два, но в возрасте «большого перехода», так что Прага – главный свидетель его взросления.

Сейчас кажется: Прага всегда знала, что он станет психологом, услужливо показывая самые занимательные тайны человеческой души. Он целый год пытался разгадать эти тайны, рассматривая люстры из черепов, алхимические лаборатории, музеи пыток. Разделял холодное одиночество католических соборов, сиживал на еврейском кладбище, древнем-предревнем, похожем на поле огромных кристаллов, выросших на могилах забытых евреев.

Ему все казалось, что он вот-вот разгадает тайну и стряхнет с Праги ее открыточность, туристическую маску, заставит признаться в страшных средневековых тайнах и верованиях. Во что верили люди, которые здесь жили? В красивые дома? В дизайн из черепов? Что за темный страшный Христос направлял течение их жизни и смерти? Во всем ему чудилась магия, лишь слегка прикрытая немудреной буржуазной жизнью.

Сейчас, сидя на Парижской в любимом кафе и наслаждаясь единственным в природе черным сладким пивом, вспоминал себя. Пиво с детства напоминало Байкал и всегда честно вознаграждало косулинские ожидания. Оно не менялось.

Эх, Европа… А ведь ты мог тут жить. И жена у тебя была бы другая, может, и не русская, а какая-нибудь шведка или француженка. Высокая блондинка с веснушчатым сильным телом или изящная смешная девочка-женщина. И дети плохо говорили бы по-русски. И был бы у тебя уютный кабинет в старом фрейдистском стиле, кушетка – нет, не кожаная, а мягкая, теплая, бархатная… да-да – зеленая и бархатная. Или не кабинет, а клиника, частная психиатрическая больница с собственным розарием и небольшим уютным производством чего-нибудь такого европейского – непременно экологичного и натурального.

Нет, ты выбрал другую историю – русскую. Где родился, там и сгодился. Как это несовременно звучит в мире, где национальность выглядит устаревшей условностью.

Косулин родился в Советском Союзе, был пионером, живущим безопасной, закрытой от мира жестокого капитализма жизнью. Оба родителя работали в научно-исследовательских институтах, там же работали их друзья и, как долго казалось Косулину, добрая половина страны. И никто не считал это глупостью и детским взглядом на жизнь. Это было модно.

Самое забавное, что много у кого был вполне себе частный бизнес, как правило семейный: кто уроки давал, кто цветы выращивал, кто самогонку гнал. Вполне по-европейски. Потом стало совсем интересно – свобода, революция, ветер перемен, открытые чистые советские души. А девяностые? Это же время чистого адреналина, как было молодо, весело, еще не накрыто сверху буржуазной офисной скукой. А в Европе что? События исторического масштаба – крушение Берлинской стены, становление Евросоюза – казались лишь отголоском событий реальных, происходящих на любимых просторах неласковой Родины.

В целом, уже после сорока, Косулин осознавал себя человеком полностью советским, так и не сумевшим предать клятву пионера. Еще бы – давал на Красной площади, прямо напротив таинственного Мавзолея, где лежало и до сих пор лежит что-то, именуемое Лениным. Договоры с мертвыми не нарушить так просто. Поэтому и работал в больнице, любил и защищал родину, которая с великого момента клятвы маленького Косулина перед Мавзолеем все время грозила суицидом.

Суицид Косулин не любил и не уважал, а потому смирился с отсутствием мечты – бархатной зеленой кушетки.

Сидел, глотая жадно пражский «Байкал», вспоминал, украдкой рассматривая себя в зеркале: отяжелел за последние годы, давно забросил любимое плаванье. А глаза… Как будто он уже сотню лет продержался, все повидал, ко всему готов. Сможешь ли ты начать все заново? Новая семья, новый дом, новый ты и другая женщина рядом. Какая? Молодая, но с ними скучно, я все это уже прожил… Буду чувствовать себя старым. Что я ей могу дать? Кроме алиментов бывшей жене. Ровесница? Разведенная, с чужими детьми. Или холостячка, не привыкшая жить с другим. А он так привык, так пророс в это совместное бытие. Что ты наделала, Лида… В советские времена был штраф за развод, он бы ее оштрафовал лет на десять! Пусть уходит, только станет на десять лет старше. Было бы справедливо…

Пиво распускает чувства. Косулин перестает размышлять о судьбах Европы, целиком сосредоточившись на своей собственной. Она кажется не менее туманной, чем перспективы Евросоюза. И очень грустной.

Много позже этим же вечером Косулин обнаруживает себя стоящим на набережной и бездумно глядящим в тяжелые и темные воды Влтавы, играющей холодными огнями города. Он устал, замерз, ноги после долгой прогулки по брусчатке гудят, но спать не хочется. Хочется с кем-нибудь поговорить, рассказать о том, что с ним происходит. Он устал от фантазий, мутных размышлений и воспоминаний. Достав свой телефон, Косулин начинает перебирать контакты в записной книжке, с меланхоличной иронией выбирая того, кого осчастливит своим пражским сплином.

Может, Пашке позвонить? Или он спит уже? Паяц точно не спит, но ему звонить не хочется: он насмешничать будет. Может, Агнии? Она наверняка будет рада и польщена, но грузить девушку нытьем не по-джентльменски… И тут на экране телефона засветилось имя «Ана». Внутри щелкнуло. Все встает на свои места. Он понимает, зачем на самом деле отправился в Прагу.

Не дав себе времени забеспокоиться о позднем времени, Косулин набирает номер. В трубке тянутся гудки. Косулин упорно ждет. Наконец ему отвечают:

– Вас слушают. – Ана всегда говорила эту странную для косулинского уха фразу, когда подходила к телефону.

Косулин разволновался, помялся и начал объяснять:

– Алло, алло, Ана, здравствуйте, это Саша Косулин, из психотерапевтического сообщества. Мы с вами встречались на интенсиве в Греции прошлым летом. Я был вашим клиентом.

– Да, Саша, я вас помню. – Голос звучит ровно и доброжелательно, как всегда.

– Понимаете, я тут случайно оказался в Праге и очень хочу попасть к вам на прием. Я улетаю завтра вечером. Не могли бы вы найти для меня время? – Косулин с надеждой замирает, прижимая телефон к уху.

– Одну секунду, Саша, я посмотрю свое расписание. – Что-то зашуршало, и через несколько секунд Ана отвечает: – Единственное, что могу вам предложить, это восемь утра, завтра.

– О, здорово! – Косулин выдыхает.

– Буду рада вас видеть, пришлю адрес эсэмэской. До встречи.