– Я и до поцелуев не собираюсь доводить.

– Не ври. Я тоже человек, все понимаю. Но тебе действительно нельзя.

– Хорошо. Я все поняла.

– Личные просьбы у тебя есть?

– Просьбы?.. Да нет, пожалуй.

– Замечательно. А чему ты улыбаешься?

– Вспомнила, что так и не смогла объяснить немцам смысл этой фразы: «Да нет, пожалуй». Меня не поняла даже учительница русского языка.

– Согласен, иностранцу трудно это объяснить. Хорошо, Наташа. Если у тебя нет ко мне вопросов, то на этом мы с тобой закончим.

– Мне можно идти?

– Да, иди. Тебя довезут до дома. Еще раз благодарю тебя за отлично выполненную в ГДР работу.

– Спасибо. Так я пошла?

– Ступай. До свидания, Наташа Мальцева.

– До свидания, Леонид Ильич…

Да когда ж ты улетишь-то, зараза?! Что тебе тут, медом намазано? И откуда ты взялась-то в центре Москвы? Пчела. Собака такая. Жужжит и жужжит вокруг меня. Какая-то неправильная пчела. И наверняка она умеет делать только неправильный мед. Нет, чтобы в Александровский сад слетать. Там клумбы с цветами есть. Она же, гадина, вокруг меня вьется. Пользуется тем, что я сейчас отогнать ее не могу.

Да что там отогнать, я и пошевелиться не могу. Даже если эта мерзкая пчела сейчас сядет мне прямо на нос и укусит, то и тогда у меня не будет права шевелиться. Укус пчелы – не оправдание. Шевелиться мне нельзя ни при каких обстоятельствах. Мне даже моргать рекомендовано пореже.

Я стою возле Могилы Неизвестного Солдата и изображаю из себя статую. На мне новенькая, специально для этого дня пошитая парадная пионерская форма, на груди мой орден, через плечо красная лента, на руках белые перчатки, на левом рукаве пришиты четыре звездочки – знак члена Совета дружины города. А левой рукой я держу за древко знамя пионерской дружины Москвы.

Ага, улетела наконец-то. Вот и славно. По-моему, к Мишке полетела, теперь его кошмарить будет. Хочется посмотреть, как он там, но нельзя. Не то что повернуть голову, глазами косить нельзя. Мой старый знакомый, Мишка Никонов, тоже тут, рядом, слева от меня, по другую сторону Вечного огня стоит. Он точно так же, как я, одет, только у него вместо юбки брюки, а вместо знамени в руках карабин «СКС». Настоящий, даже с примкнутым штыком. Только незаряженный.

Мы тут с восьми утра стоим столбиками. А снять с поста нас должны только в четырнадцать. Смена не предусматривается сценарием. Сегодня 9 Мая, полчаса назад на Красной площади окончился военный парад, и сейчас там проходят колонны демонстрантов. А минут за десять до начала парада сюда приезжал Брежнев со свитой, венок возлагали. Ильич меня узнал, даже подмигнул мне едва заметно. Он, оказывается, премилый старикан.

Что такое? Какое-то нездоровое шевеление вокруг. За последние десять минут число неспешно прогуливающихся вблизи Вечного огня людей чуть ли не удвоилось. Откуда-то наползли. Причем в большинстве это парни лет двадцати пяти – тридцати. Некоторые, правда, с девушками. И хотя все они одеты в штатское, у меня отчего-то нет никаких сомнений в том, что форма у них есть, просто они редко надевают ее на работу. На пределе видимости замечаю, как пара милиционеров (в форме) заворачивают группу граждан с цветами в обход. Так-так-так. Кто теперь приедет?

Еще минут через десять, когда концентрация вблизи Вечного огня подтянутых людей в штатском стала уже неприлично высокой, подкатил здоровенный автобус с надписью «Интурист» на борту. И из него высыпала толпа разномастно одетых людей различной степени упитанности. Ведомая миловидной девушкой, рыхлая толпа целеустремленно направилась к нам с Мишкой. Когда они подошли поближе, я уверенно опознал в издаваемых толпой звуках английскую речь. Ага, проклятые буржуины пожаловали. Американцы, наверное. Как-то просочились сквозь железный занавес.

Нас с Мишкой пофоткали, сделав на группу, наверное, не меньше пары сотен снимков. Заметил, как ловко «случайные прохожие» старались не попасть никому в кадр. Если же это сделать было невозможно, то они либо отворачивались, либо сморкались в здоровенные белые платки (у всех – одинаковые) до тех пор, пока коварный буржуин не опускал свой шпионский девайс.

Наконец фотосессия завершилась, и буржуины потянулись вслед за своей предводительницей (красивая!) в сторону Красной площади. Не иначе к Мавзолею. А роящиеся последние полчаса вблизи нас с Мишкой молодые люди внезапно потеряли всякий интерес к Вечному огню, зато все как один почувствовали острое желание пойти почтить память вождя мирового пролетариата…

О, еще отряд. Отлично, сейчас можно будет пошевелиться. Хоть чуть-чуть согреюсь. Холодно, блин. У меня уже зубы стучать начали. Мы же тут с восьми утра торчим неподвижно. А 9 мая – это далеко не лето. Сейчас градусов пятнадцать всего, и ветерок еще дует. Хорошо хоть дождя нет. Мишке проще, на нем штаны (он, гад, там под них еще и треники надел, я заметил). А у меня коленки голые. По-другому нельзя – такая форма. Вернусь домой – сразу в ванну полезу. Греться.

Наконец вышедший вперед юный пионер оканчивает свою небольшую речь и вскидывает руку в пионерском салюте. Вслед за ним руки поднимают и стоящие за его спиной пара десятков мальчишек и девчонок. Ребята честно стараются, но все равно салют получается у них не слишком синхронным.

Но нам с Мишкой так нельзя. Мы – парадная витрина. У нас все должно быть идеально. Поэтому я внимательно смотрю на специально для этой цели прогуливающегося невдалеке пожилого дядечку. Когда дядечка неловко роняет на землю пачку «Беломора», я резко вскидываю ко лбу свою правую руку. И опускаю ее точно в тот момент, когда дядечка подбирает с земли свой «Беломор». На Мишку я при этом не смотрю, и так знаю, что он все делает точно так же. Мы с ним этот маневр два дня отрабатывали. Зато со стороны, наверное, красиво. Синхронные движения, причем не глядя друг на друга!

Пионеры колонной удаляются в сторону Мавзолея, а я вновь принимаюсь отсчитывать секунды. Черт, да когда же закончится-то эта пытка? Холодно ведь!

Новый автобус. На этот раз не «Интурист», просто белый автобус. Кто теперь приехал? Опа! Пионеры. В до боли знакомых голубых галстуках. Немцы, что ли? Так и есть. Когда они подходят поближе, я слышу знакомую немецкую речь.

Хе, узнали меня. Что и неудивительно. Еще бы не узнали, плакаты о советско-германской дружбе в каждой школе ГДР висят. С моей физиономией, естественно. Про это мне Эльза написала. Она тоже получила свой кусок пирога и теперь расхлебывает последствия своего дурацкого письма. Ей теперь тоже проблема выйти на улицу. Ее все узнают, она ведь тоже на плакате рядом со мной нарисована. Мы там с ней рядом стоим, улыбаемся и обнимаемся. Чуть ли не целуемся.

Кстати, эту интриганку Эльзу я все же поцеловал, как ей и хотелось. В губы. Крепко. И совершенно безопасно. Никто аморалку не пришьет, если узнает. Потому что и так все знают. Как это? А вот так! Чтобы надежно спрятать вещь, нужно всего лишь положить ее на самое видное место. Поэтому поцеловал я Эльзу при десятках свидетелей и даже под прицелом нескольких фотокамер. И фотография того момента, когда мы с ней целуемся в десны во время прощания в берлинском аэропорту, впоследствии даже была напечатана в нескольких газетах, как в ГДР, так и у нас. В конце концов, почему Брежневу с Хонеккером можно, а нам с Эльзой нельзя, а?..