огромного состояния. Боровцев записал все, что у него есть на имя внучки. Старый пес подыхает от рака. Осталось ему месяц-полтора от силы. И девчонка станет владелицей его империи, а знаешь, кто будет распоряжаться активами до ее совершеннолетия?

– Дашка, как главный опекун, – мне кажется, что из легких вышел весь воздух, в ушах стоит оглушительный свист. И все начинает вставать на свои места. Прощальный бред Федора, его слова про Веру, кровь, ДНК. Но это же невозможно. Я вспоминаю снова, как почти шесть лет назад стоял на ступенях роддома и смотрел на убитую горем женщину, раздуваясь от гордости, что стал отцом. Господи, ведь они похожи, как зеркальные отражения. И я это видел. Значит Вера спасала свою дочь, но умерла так и не узнав этой ошеломительной новости.

– Правильно, старик так и написал в завещании – мать девочки. Он конечно имел в виду эту толстую тварь, за которую ты меня в грязь втоптал, помнишь? Но, кого это теперь будет интересовать. Так что, прощай брат. Я даже рад, что ты сдохнешь голый с такой вот растерянной физиономией. Ржака просто, – словно сквозь одеяло слышу я голос брата. Тело само выстреливает вперед. Нет, без боя я не сдохну. А точнее, я сейчас в ярости. Вообще не сдохну, пока не уничтожу тварей, разрушивших мое зыбкое, даже не успевшее оформиться, счастье. И Маришку я не отдам им.

Выстрел разрывает пространство, но я жив и сравнительно здоров. Игорь валится на пол кулем. По его груди расплывается алое пятно. Глаза, надо прикрыть ему глаза, которые гаснут моментально. Почему-то только эта мысль сейчас бьется в моей голове.

– Ты еще какого хрена?.. – давешний таксист стоит у входя в спальню, как адский демон в клубах черного дыма. В его руках пистолет, но в меня он не целится. – Я мать твою, полторы недели пас вас, – хрипит мужик, заходится в кашле. Дышать становится невыносимо. – Друзей надо подбирать лучше и баб. Этот черт хитрый все просчитал. Отправил нас по ложному следу. Ребят моих положил, сука, которые за ним хвостами ходили. Ошибся Пес старый, впервые в жизни. Не думал Боровцев, что такая мелкая сошка как Медведь его завалить захочет. Этот хмырь первый узнал про девочку и наследство. Доктор ему по пьяни проболтался, а потом прибежал к старику.

– Кто ты такой, черт тебя возьми?

– Это тебе сейчас надо выяснить, или можем поговорить, когда выберемся из этого ада? – рычит амбал.

– Девочка и Вера. Внучка Боровцева, я так понимаю это он тебя прислал. Они где-то в доме, – ору я истерично. – Надо найти.

– Очнись, придурок. МЫ уже никому там помочь не сможем, так хоть тебя бугру доставлю. Пусть сам решает, что с тобой делать. Сам пойдешь?

– Нет, – сильный удар в солнечное сплетение сбивает меня с ног, выбивая остатки кислорода. Я реву, как раненый медведь, пытаясь подняться на ноги. Гул пламени глушит все звуки в пространстве. Он прав, в аду не может быть выживших. И я хочу остаться здесь. С моими девочками. Дышать становится нечем, закрываю глаза и проваливаюсь в бездну, качающую меня на волнах отчаяния.

Тело болит немилосердно. Открываю глаза и слепну от белизны. Сожженное горло саднит. Где я? Монитор в изголовье кровати пищит противно, до оскомины.

– Ну вот, – дребезжащий старческий голос заставляет меня повернуть голову, чтобы увидеть говорящего. – Остались мы с тобой одни, Макар. Не думал я, что так получится. Все неправильно сделал. Хотел поймать тварь, под меня роющую, боялся. Подстраховался. Думал, что самого бога могу обмануть, а оказалось, что уничтожил единственное, ради чего стоило жить. Тело женщины нашли, а малышка… Ничего не осталось. Ничего. Веру я похоронил. Ее останки не подлежали экспертизе. Все выжгло.

– Старая тварь, я тебя уничтожу, за то что ты сделал с нами, – сиплю я, пытаясь приподняться на медицинской кровати. Боровцев сейчас на себя не похож, словно усох, сдулся. И взгляд у старика больше не волчий. – Почему не рассказал все? Почему Вере хотя бы не сказал. Она же в аду жила столько лет.

– Прощения просить не стану. Не имеет смысла, потому что этот грех мне не отмолить, – по старческой щеке катится слеза, и у меня внутри лопается струна. Ничего не осталось и у меня в этом мире, кроме желания отомстить. – Я скоро к девочкам отправлюсь, а тебе жить еще. Ярцев, оправишься немного, входи в курс дел моего концерна. Он твой теперь. Сольешь свои предприятия с моими, и станешь царем.

– А ты спросил меня, урод, как я жить дальше буду? Нахрена мне все эти цацки, заводы, пароходы? Ты здорово придумал, сдохнешь и трава не расти. Зачем спасли меня? Пошел ты на хер, понял. И не мечтай, что воссоединишься с Верой и Маришкой. Для тебя котел персональный уже разогрет там, куда ты отправишься. С Борькой там будешь хором верещать. Очень надеюсь, что тебе будет больно. Ты же его уничтожил?

– Он ушел, – бесцветно отвечает Боровцев. – Не успели мы его убрать. Недооценил я ублюдка. Баба его, подруга моей внучки, помогла козлу скрыться. Мы ее нашли. Мертвую, передоз. Борюсик ее подсадил, на этом и держал возле себя. Она ради ширева и Веру привела в тот день, когда вы играли. Все просчитал, сука. До микрона.

– Что ж. У меня появился смысл жизни, – хриплю я, откидываясь на подушку. В крови бурлит адреналин, выжигая все остальные мысли и чувства. – А Дашка? Она ведь стреляла в Веру. Она ее убила.

– Твоя бывшая жена просто исчезла. Думаю ее Борис убрал. Зачем ему она теперь, груз лишний. Он осторожный, вдруг бы баба рот открыла. Скорее всего кормит рыб Дашка.

– Я уничтожу сначала их, а потом приду за тобой.

– Вот я и дождусь, когда ты приговор в исполнение приведешь. Ты только поспешай. У меня времени почти не осталось, – ухмыляется старый волчара. – Не ошибся я в тебе. Вера тебя любила. Я свою внучку знаю. Понял. Когда увидел, как она на тебя смотрела в театре.

Слова старика оставляют на моей душе незаживающие раны. Полосуют, словно ножами. Он понял, а я? Я когда понял, что не могу жить без моей чертовой Булки? Наверное тогда, когда впервые попробовал на вкус одуряющий бант. А может,