Послушаем далее, как он описывает памятники кореницкого идолослужения: «Главное капище окружено было со всех сторон сенями, но стен не было; капище и сени закрыты были завесами из багряницы, крыша лежала на одних столбах… Внутри стоял дубовый истукан, который назывался Руевитом, страшно безобразный, потому что ласточки, прилепив свои гнезда к чертам его лица, покрыли грудь его калом: божество достойное, чтобы его изображение так омерзительно осквернено было птицами. Голова его имела семь человеческих лиц, которые все находились под одним черепом. Столько же настоящих мечей с ножнами, привешенных к одному поясу, прикреплено было искусством ваятеля к бедрам истукана. Восьмой он держал обнаженным в правой руке; меч был крепко прибит к кулаку железным гвоздем, и нельзя было его вынуть, не отбив руки… Толщиною истукан превосходил размеры человеческого тела, высота его была такая, что Абсалон (архиепископ, предводитель датского войска, человек весьма большого роста), стоя на цыпочках, едва мог дотронуться подбородка его секирою, которую носил в руке. Это божество, по значению сходное с Марсом, почиталось властителем войны. Ничего в этом истукане не представлялось приятным для глаза; очертания шершавой резьбы были отвратительно безобразны… Вблизи находился другой храм, посвященный Поревиту; он был о 5 головах, но не носил оружия… Третий храм принадлежал Поренуцию: этот истукан имел 4 лица; пятое было у него на груди, и он левой рукой касался его лба, а правой подбородка».

Только одну важную вещь сказал нам Саксон о кореницкой святыне: что она принадлежала исключительно частному поклонению ранского племени, и что ране так строго отделяли своих племенных богов от богов общенародных, что не хотели даже помещать их в одной ограде. Но о собственном значении кореницких кумиров почти ничего нельзя заключить из Саксонова описания. Дела не уясняет и древняя исландская повесть о подвигах датских королей, которая также упоминает о них. Истукан Руевита (Ринвита по саге о Книтлингах), как видно, был чрезвычайно древний, сделанный, когда искусство резьбы находилось на Ране в самом грубом состоянии, и, в сравнении с ним, кумир арконский предполагает большое художественное усовершенствование. Название этого божества, по-видимому, указывает на бога, по преимуществу принадлежащего Руе, ранам: Руевит, Рановит. Саксон Грамматик изображает его богом войны, но отношение его к другим воинственным божествам балтийских славян, к Святовиту и Яровиту, совершенно неизвестно. Еще менее можем сказать о двух других божествах ранских, мирном боге Поревите и четырехглавом Поренуции; только в имени последнего, мы полагаем, есть несомненная ошибка Саксона или переписчика: нет, кажется, возможности понять это имя иначе, как читая вместо Porenutius – Porunetius: тогда мы получим, по крайней мере, слово, звучащее и имеющее смысл по-славянски, Перунец; но о самом значении этого божества мы, разумеется, не в состоянии ничего заключить из рассказа датского историка.

Книтлинг сага, упоминая об этих божествах под именами, еще более искаженными (Rinvit, Turupid, Puruvit), и рассказывая, что в их капищах хранилось множество денег[79], золота и серебра, шелка, бумажных тканей красного цвета и тканей пурпуровых, шлемов, мечей, лат и всякого оружия, приводит еще два ранских божества: Рizammarr (Печимира?), чтимого в Ясмунде (восточном полуострове у Раны), и Черноглава или Чарноглова (Tiarnaglofi), с серебряным усом, победоносного бога, которого брали с собой в поход. Последнее наименование относится, кажется, подобно Триглаву, к наружному виду истукана, а не к самому божеству.

Частные божества других племен славянского Поморья еще менее известны, но их существование несомненно доказывается вышеприведенными свидетельствами Титмара и Гельмольда. Только по имени знаем мы плунское божество Подагу[80] и зверинское – Годрага (или, может быть, Гонодрага). Летописец Арнольд, продолжатель Гельмольда, сохранил любопытный намек на второстепенное значение последнего: зверинский (шверинский) епископ Берно (в конце XII в.), ревностный истребитель идолослужения, заставляя славян вместо языческой святыни чтить христианскую, велел им заменить в своем поклонении этого Годрага или Гонодрага одним из святых, именно св. Годегардом епископом. Мы действительно читаем в одной грамоте 1171 г.: «деревня святого Годегарда, что прежде называлась Goderac»[81].

В Волыне местную святыню составлял знаменитый, необыкновенной величины столб, на котором водружено было копье. Много столетий, верно, простояло оно в Волыне: насквозь проеденное ржавчиной, железо его, по словам Оттонова жития, не могло бы ни на что пригодиться. Волынцы почитали это копье чем-то божественным, говорили, что оно нетленно, что оно их святыня, защита их родины, знамение победы. К сожалению, нам неизвестно его настоящее значение, составляло ли оно какой-нибудь особенный священный памятник, или принадлежало одному из богов волынских. Средневековые монахи, вообразив по искаженному названию этого города, Юлин, что он основан был Юлием Цезарем, твердо верили и все единогласно писали, что столб с копьем был памятник, воздвигнутый римскому завоевателю, и что сам Юлий обожался волынцами[82].

С другой стороны, балтийскими славянами сохранялось еще во многих местах воспоминание о первоначальном славянском богослужении, в котором божества не отделялись от стихий природы. Более всего проявления этой древней религии сохранились у вагров, потому, быть может, что ваграм, отдаленным от Раны, средоточия балтийского язычества, и занятым постоянной борьбой с соседями, труднее было участвовать в религиозном развитии своих соплеменников. Как бы то ни было, вот что рассказывают о вагрской святыне: недалеко от Старого града находилась роща, единственная в том крае; в этой роще стояли, между вековыми деревьями, дубы, посвященные богу Вагрской земли, не имевшему никакого видимого образа; их окружала площадка, обнесенная крепко сбитым деревянным забором, в котором было двое ворот, украшенных отличными фронтонами. Вход за ограду был дозволен только жрецу и тем, кто приходил для жертвоприношения, а также убегавшим от кровной (родовой) мести; для последних это святилище было надежным приютом.