Фёдор Яковлевич, вы даже не представляете, как я рад такой теме! Ведь я ещё в школе был одержим желанием понять, как человек стал разумным. Кстати, в начале третьего курса два видных учёных предлагали мне заняться проблемой возникновения языка и сознания. Но тут Григорий Александрович отвалил мне огромную стипендию и предложил делать диплом у вас. Передо мной открылась перспектива освоить самые передовые методы клеточной биологии, и, разумеется, я согласился. И вот теперь вы предлагаете мне заняться проблемой эволюции интеллекта, но не на уровне гипотез и теорий, а на самом интересном – на экспериментальном, на практическом, уровне. Такая возможность раньше казалась мне совершенно немыслимой, однако ж, ваш аппарат, Фёдор Яковлевич, открывает нам путь в неизведанное. Дух захватывает от мысли, что мы (не выходя из этой тесной пещеры) сможем – подумать только! – двинуть вперёд самоё эволюцию человека. К тому же, у меня уже появились кой-какие мыслишки насчёт того, ЧТО именно следует добавить к вашему стандартному питательному раствору.

– В качестве донора ядер я предлагаю себя, и тем беру на себя все моральные издержки, – сухо заметил Поползнев.

– И всё-таки, – возразил Илья, – для дела лучше взять клетки помоложе. Без вариантов нужно брать мои ткани.

– А я, – подала голос Анфиса, – могла бы выложить на алтарь науки мои женские ткани.

– Спасибо, Анфисочка! – улыбнулся Поползнев. – Хотя, мне кажется, разумнее воспользоваться клетками Арины Никифоровой. Эта умнейшая женщина могла бы послужить нам идеальным контролем для оценки интеллекта женского клона с увеличенным мозгом.

– А, кстати, как мы назовём наших будущих суперинтеллектуалов? – задумчиво произнёс Илья.

– Может, заумниками? – прыснула Анфиса.

– А девочку как? «Заумница» звучит как-то несерьёзно, – засмеялся Илья.

– А как вам головастики и головастицы? – залилась хохотом Анфиса.

– Знаете, друзья, – возмутился Поползнев. – Не стоит шибко изощряться в поиске имени для тех, кого ещё нет, и, возможно, никогда не будет. В палеоантропологии принято называть новые варианты людей по месту их первой находки. Вспомните: древний человек, найденный в гроте Кро-Маньон, был назван кроманьонцем, а ещё более древний человек, раскопанный в ущелье Неандерталь, – неандертальцем. Так что я предлагаю называть наш будущий клонпродукт – путоранцем и путоранкой в честь нашей путоранской пещеры.

– Простите, товарищи мужчины! – Анфиса виновато улыбнулась, но в её голосе чётко слышался страх. – Вы так увлечены возможностью создать людей разумнее нас, так объясните же мне, глупой недалёкой женщине, что это даст человечеству?

– Как что? – возмутился Илья. – Это многократно ускорит наш научно-технический прогресс.

– Да, конечно, – поддержал своего клона Фёдор Яковлевич, – ведь науку и технику продвигают вперёд не народные массы, а гении – немногочисленные люди с резко повышенными умственными способностями. Именно они пробивают для человечества новые пути покорения внешней среды, а народные массы, заметьте, просто бездумно бегут по тем новым путям. Так что прогресс человечества ограничен числом гениев. Я надеюсь, что наши клоны будущего превзойдут по своим способностям пресловутых Платонов и Ньютонов прошлого, стало быть, появление путоранцев должно резко ускорить научно-технический прогресс. Короче говоря, появление наших суперклонов, очень может быть, приведёт к новой технической революции, которая затмит своим блеском и величием все подобные революции прошлого.

– А вдруг эти наши путоранские сверхумники НЕ захотят пробивать для нас новые пути? – снова подала голос Анфиса.

– Пусть только попробуют! – засмеялся Илья. – В конце концов, в наших силах лишить их генов строптивости. Впрочем, всё это проблемы отдалённого будущего, а сейчас нам надо сосредоточиться на создании путоранцев.

– Значит, наша конечная цель, – фыркнула Анфиса, – создать покорных гениев, жаждущих одарить нас техническими новинками?

– Правильно, Анфиса Юрьевна! Вы довольно точно обозначили суть нашего начинания, – продолжил веселиться Илья. – С появлением путоранцев человечество, очень может быть, вернётся к… – и выговорить-то страшно – к рабовладельческому строю, где новой производящей силой выступят гениальные, но покорные рабы – мечта философов древности.

32

Пять лет Арина была погружена в радости и заботы материнства. Время шло, близнецы росли и развивались, а она по-прежнему отдавала им всё своё внимание и всё своё время. Наконец случилось неизбежное – материнская ограниченность жены стала раздражать Никифорова. Ему нужна была красивая и умная спутница для корпоративов и деловых встреч. Она должна была активно помогать ему в бизнесе, но Арина была к такому роду занятий совершенно безразлична. Впрочем, и сам Никифоров как-то незаметно утратил для Арины немалую долю былой привлекательности. Его простецкие замашки и грубые словечки, которые когда-то умиляли её, теперь стали раздражать. И даже кошачьи жёлто-зелёные глаза супруга казались ей теперь не особенно яркими и хищными.

Кончилось всё драматической развязкой. Однажды в конце апреля 2019-го Арина заехала утром к Никифорову в его загородный домик и застала там длинноногую красотку, чей вид не оставлял сомнений, чем она занималась ночью. Арина ахнула и выбежала, громко хлопнув дверью. И в этот момент, будто пелена спала с её глаз, с её сознания. Ей, цветущей молодой женщине, привыкшей везде и во всём быть первой, изменил, подумать только, сорокавосьмилетний подержанный «мужчинка». Сам собой напрашивался страшный вывод – она просто обычная жена богатого мужа, исполняющая роль няньки и гувернантки его детей.

Приехав домой, Арина подошла к зеркалу и внимательно рассмотрела своё лицо – оно явно обветшало и нуждалось в макияже. Потом также придирчиво изучила своё тело и ужаснулась: она – нерожавшая двадцативосьмилетняя женщина – выглядела как зрелая дама не моложе тридцати трёх. То, что муж изменяет, получало своё объяснение, но ещё больше ужаснуло Арину другое: измена мужа говорила о том, что она, рождённая для великих дел, поддалась дешёвому инстинкту и выбросила на ветер невосполнимые годы первой молодости.

И Никифоров, великий Никифоров, взгляд которого заставлял трепетать не только нищих просителей, но и собратьев-олигархов, попал в тиски дотоле неведомых ему угрызений совести. Раньше он искренне считал, что это чувство присуще лишь серой массе внешне правильных, но бездеятельных и тусклых людей, не способных находить единственно верные решения в быстро меняющейся обстановке. Этих неспособных людей он относил к категории «слабаков» и откровенно презирал. Себя же Никифоров считал натуральным сверхчеловеком, наделённым от рождения ясным сознанием, железными нервами, смелостью и молниеносной реакцией. Ведь сколотил он своё огромное состояние один без помощи высоких покровителей. Никифоров верил, что у такого сверхчеловека, как он, должны быть и особые сверхправа. «Что можно льву, того нельзя котёнку», – любил он повторять в момент принятия решений, разорявших бизнес конкурентов. И вот теперь, уличённый в мелкой интрижке с ничтожной девкой, не знающий поражений олигарх наконец испытал то, чего, как он считал, у него