во тьму. Отвесные стены исчезали во тьме. Я почувствовал, что воздух сгустился, словно бы лишился своих качеств, и стал теплым и влажным. По стенам что-то стекало во тьме. Судя по эху, место было огромное. Мне показалось, что я нахожусь в пещере.

Я содрогнулся, представив себе бесконечные стены, давление и крики толпы мертвецов.

Заворчав, я встал на мостки и чуть продвинулся вперед, как вдруг внизу, в тоннеле, послышались шаги и появился свет лампы. Я сжался в комок так быстро, что при других обстоятельствах мои штаны лопнули бы в паху. К счастью, штанов на мне не было. К несчастью, у меня не было и укрытия; я мог лишь залезть под мостки, стиснуть свои мягкие зубы и…

– Какого хрена? Ты что делаешь?

Медные перчатки крепко схватили меня; я взвизгнул от боли. Выросший надо мной полковник Калид немедленно несколько раз сильно ударил меня в нос. Я растянулся на полу; мои глаза вылезли из орбит. Боль звенела в моей голове, словно я – язык огромного колокола.

– Снова ты!

Я узнал голос Векса, похожий на лошадиное ржание.

– Он смутьян, это точно.

Господин Ямак тоже тут.

– Я поговорю с вдовой.

Нависшая надо мной тень приготовилась нанести еще один удар. Мое сияние осветило суровое лицо полковника и наполненные гневом глаза, похожие на булавочные головки.

По каменному полу застучали новые сапоги. Чьи-то руки грубо подняли меня на ноги, и я получил еще один удар в живот. Затем меня отвели обратно в комнату с бочками, и Калид привалил меня к одной из них. Трое людей отошли подальше, чтобы поговорить обо мне – так, словно я кусок мяса.

– Думаешь, он что-то видел?

– Там слишком темно.

– Ты что-нибудь видел, Джеруб? – спросил Калид, толкая меня. Медь на его перчатках зашипела, коснувшись моих паров.

– Ничего!

Только очертания похожего на кран устройства. Это не важно.

– Что будем делать? – спросил Векс.

– Саркофаг.

– Согласен.

– Единственный выход.

– Что? – прохрипел я.

Вместо ответа меня бросили к лестнице; там охранники связали меня веревкой с вплетенной в нее медью и потащили по полу – лицом вниз. Калид и остальные шли следом. Я был готов поклясться, что Векс радостно потирал руки.

На южной стороне башни в фундаменте был сделан подвал. Преодолев два лестничных пролета, мы оказались в кладовых, наполненных ящиками и разнообразным хламом. Меня бесцеремонно затолкали в одну из кладовых, и я ждал там в полной темноте, пока кто-то не зажег лампу. В центре комнаты оказалась какая-то глыба, накрытая парусиной.

В Крассе и Сколе, где общество еще не помешалось на рабовладении, тех, кто умер в смятении, бросали в Никс незаколдованными. Умершим естественным путем клали монету в рот, а их могилы поливали водой из Никса, либо умерших, как моих родителей, хоронили на его берегах. Так же поступали наши предки; эти традиции появились еще до того, как Никс обрел волшебные свойства, до того как были написаны Догматы, и до того, как призраков заставили выйти из их убитых тел. На востоке мы хоронили мертвых в небольших ямах и в ящиках под названием «гробы».

Калид стащил парусину, и оказалось, что саркофаг – один из таких гробов. Если торговец во мне не ошибся, то это была, скорее, древняя реликвия, нежели копия. Саркофаг был сделан из простого желтого песчаника – некогда отполированного, но теперь выщербленного. На верхней его поверхности кто-то нацарапал изображение неизвестного мне божества: скелет с удлиненной головой, как у шакала или муравьеда. Половина деталей со временем стерлась.

Размеры саркофага сразу же заставили меня встревожиться. Он, очевидно, был сделан в ту эпоху, когда люди были меньше, чем сейчас. Поначалу наказание показалось мне дурацкой игрой – так мы играли в детстве, запирая озорных братишек в сундуках. Но чем больше я смотрел на саркофаг, тем сильнее нервничал и проклинал этого бога-шакала. Я узнал несколько аркийских символов, и они подсказали мне его имя.

Пока крышку саркофага медленно поднимали с помощью кожаных ремней и блоков, закрепленных на потолке, окружившие меня люди с наслаждением следили за тем, как ухудшается мое настроение. Крышка была толще, чем я думал, с вырезанным в ней выступом, который идеально совпадал с углублением в корпусе. Внутри саркофаг был полым. Непомерно полым.

Несмотря на мое сопротивление, меня затолкали в саркофаг и заставили лечь лицом вверх; руки мне связали на груди. Я чувствовал, как ледяной камень прижимается к моим собственным холодным парам, и это встревожило меня еще больше. Я забился, но медные перчатки полковника меня удержали.

Калид замахал рукой людям, державшим веревки.

– Опускай!

– Сколько? – спросил я.

Крышка стала потихоньку опускаться. Заскрипели блоки.

Векс наклонился надо мной и улыбнулся. Я заглянул в его темные глазницы.

– Несколько дней должны добавить ума такому долбодятлу, как ты. А может, проведешь тут неделю.

Хотя крышка едва коснулась гроба, я уже чувствовал на себе ее вес. Я отчаянно забился.

– Я заблудился! Я не хотел…

Буууум. Гроб содрогнулся; крышка упала на него и запечатала меня во тьме.

Я извивался час, а может, и больше, пытаясь поднять крышку, упираясь в нее коленями и лбом. Мои плечи уже были прижаты к камню, голова и пятки – тоже. Я мог бы, не напрягаясь, лизнуть камень. Мой живот постоянно за него задевал. Я задыхался, я чувствовал себя раздавленным, ослепленным и парализованным одновременно. С подобной пыткой я никогда еще не сталкивался: мне казалось, что я снова умираю, но остаюсь неуязвимым. Это был новый круг ада.

Когда моя паника немного ослабела, когда я начал смиряться со своей беспомощностью, я осознал присутствие тишины. Пока я бил и царапал крышку саркофага, я не осознавал, что ни звук, ни свет сквозь камень не проникают.

Любая тишина мечтает, чтобы ее заполнили, и одинокий разум склонен заполнять ее мыслями и выдуманным шепотом, словно пустота ему невыносима. Именно так человек создает сновидения, засыпая, но у меня не было сна, который мог бы меня спасти. Я лежал в саркофаге бессчетное количество часов, не в силах остановить звучащие внутри меня бредовые речи. Это совсем не было похоже на медитацию. Возможно, так на меня действовал находящийся рядом камень или какое-то заклинание, наложенное на проклятый саркофаг; как бы то ни было, мои мысли стали черными и обличающими. Тогда я понял, что это пытка не для тела, а для души.

Не ножами я резал себя, а воспоминаниями. Их вытаскивали из глубины и показывали мне, словно рыбак – сети, едва не лопающиеся от улова. Не