новые идеи. Каждый из нас, принимавших в этом участие, независимо от того, был он американцем или русским, узнал что-то относительно взглядов, мотивации и надежд своих партнеров, что сделало невозможным мышление, остающееся только в жестких идеологических категориях холодной войны. Дартмутские встречи разрушили барьеры и сделали перемены возможными»[136].

Мне запомнилась, прежде всего, атмосфера этих встреч. Они были задуманы не для обмена взаимными претензиями и колкостями, не для бесполезных препирательств, а для спокойного делового обсуждения. Этому способствовал и состав участников. Профессионалы. Стремление к делу. К пониманию друг друга. Простота, а не дипломатический протокол.

Я принимал участие в обсуждении всех проблем на этих конференциях, но основной моей задачей было, конечно, выступать в дискуссиях о ситуации на Африканском континенте.

Встречи были неплохо продуманы. Более или менее постоянный состав: все перезнакомились друг с другом, и это создало возможность для немалой доверительности. Обеспечивался прекрасный синхронный перевод. Лучшие переводчики из ООН, Госдепа, Москвы. Многие – из давних российских эмигрантов. Уильям Кремер – он был главным переводчиком Госдепа при переговорах с советскими лидерами – от Хрущёва до Горбачёва. Джордж Шерри – он долгое время был помощником Генерального секретаря ООН. Павел Толстой-Милославский – позднее мы подружились, и он мне показывал русские кварталы Парижа. Директор службы переводчиков ООН Юрий Хлебников. Как-то разговорились с ним, и оказалось, что очерк Николая Гумилёва о том, как в 1915 году из боя выносили раненого офицера – это о его отце.

* * *

Конференция апреля-мая 1988-го, которая проводилась в Остине (Техас) с заездом в Нью-Йорк, Вашингтон и Лос-Анджелес, была необычной. Разгар перестройки. И в середине апреля СССР согласился вывести войска из Афганистана. У всех была надежда на улучшение советско-американских отношений.

Советская делегация держалась поразительно раскованно и свободно, без той самоцензуры, которая все-таки проявлялась раньше. Царила эйфория: «гласность», «новое мышление»… Разговоры велись так искренне, как никогда. И американцы поняли, что в СССР наступили перемены.

Состав делегации был ярче, чем раньше. Известный социолог Борис Грушин, поэт Андрей Дементьев… Мераб Мамардашвили, мой старый знакомый. Может быть, самый яркий из философов советского времени. Человек поразительной искренности. Ему принадлежат слова, что самое главное – это истина, что истина выше патриотизма, выше любви к своему народу.

Приехали и те, кто пропустил какие-то конференции. Среди них – прекрасный экономист и вместе с тем яркий писатель Николай Шмелев. Владимир Лукин, впоследствии посол в США, уполномоченный по правам человека в Российской Федерации.

Да и за пределами конференции проходило больше интересных встреч, чем раньше. Мне пришлось выступить в Капитолии перед группой конгрессменов, связанных с американской политикой в Африке. Разговаривал с Эдвардом Кеннеди, Джесси Джексоном.

Конференции в Москве, Баку, Суздале, под Вашингтоном, в Нью-Йорке, Остине… В 1990-м состоялась последняя общая конференция. После этого еще в течение нескольких лет – конференции по группам. Однако обсуждение африканских проблем постепенно отошло на второй план. Почему? Намибия стала самостоятельным государством. Расистская политика апартхейда в ЮАР рухнула. А тут появились новые проблемы: обострилось положение в Афганистане, в Таджикистане и вообще в Центральной Азии. Это отвлекло внимание Дартмутских встреч от Африки.

В американской книге об истории Дартмута мне было приятно прочитать: «Хотя Африка ушла из повестки дня, Давидсон участвовал в ряде обсуждений, и его здравый смысл высоко ценился»[137].

Как оценил Дартмутские встречи Примаков?

«Что касается Дартмутских встреч, то они регулярно проводились для того, чтобы обговаривать и сближать подходы двух супердержав по вопросам сокращения вооружений, поисков выхода из различных международных конфликтов, создания условий для экономического сотрудничества»[138].

Мне кажется, что Дартмутские встречи помогали сверхдержавам лучше знать намерения друг друга. Будучи порождением холодной войны, они способствовали, хотя бы в какой-то мере, ее смягчению. Они многое дали и нашим политикам и политологам: учили терпению, умению спокойно вести переговоры, понимать другую сторону, по-деловому аргументировать.

Казалось бы: да в чем тут заслуга, разве так трудно – понимать? Но вспомните, к каким трагедиям в нашей истории приводило неумение и нежелание понимать. За то, что Николай I, ведя переговоры в Англии, даже не попытался понять англичан, мы заплатили Крымской войной. За то, что для Николая II японцы были «макаками», мы заплатили потерями в Русско-японской войне. А Александр III считал, что пока русский царь рыбу удит, Европа может подождать.

Разве такой подход умер? Его уже нет?

Чего стоило нашему народу, что Сталин считал иностранцев «засранцами», а Хрущёв пригрозил «закопать» капиталистический мир!

Дартмутские встречи учили вести диалог. Слушать, слышать, стремиться понять доводы другой стороны.

В американских университетах

В 1987-м я получил приглашение Йельского университета участвовать в его Программе исследований южноафриканских проблем. Судьба ЮАР привлекала тогда внимание всего мира. Казалось очевидным, что политика апартхейда зашла в тупик. Но каковы пути выхода? Тогда над этим бились политологи, социологи, экономисты и, разумеется, историки, которые во всем стремятся разглядеть исторические корни, традиции, тенденции.

Добро на поездку мне дали довольно легко. Но брать с собой жену не разрешили:

– Мы еще не настолько перестроились, чтобы ездить с женами.

Я пошел к главному ученому секретарю Академии наук – попытаться еще раз. Не особенно надеялся: плетью обуха не перешибешь. Но в приемной встретил того самого сотрудника Управления внешних сношений Академии, который мне уже отказал. Поглядев на меня, он бросил издевательски:

– Что ж, каждый имеет право выбирать наиболее мучительный путь, чтобы снова получить отказ.

Тут во мне взыграло:

– Я дойду до Горбачёва, но добьюсь.

– Посмотрим.

Шансов обратиться к Горбачёву у меня не было. Но вспомнил, что могу пожаловаться Примакову. Позвонил. На следующий день разрешение дали. Пришлось только на месяц отложить поездку жены: ее документы в УВС успели потерять.

В ноябре добрался до Нью-Хейвена, где находился Йельский университет, один из самых престижных университетов Америки. Тут учились Клинтоны – муж и жена, Буши – отец и сын. Да кто только тут не учился…

В Программе южноафриканских исследований участвовали специалисты из разных стран мира. Руководил Леонард Томпсон, ведущий американский африканист. Он сам, да и большинство участников программы придерживались либеральных взглядов. Но терпимо относились к любым иным. Южноафриканка, доцент одного из американских университетов, начала свой доклад:

– Я вообще-то не читаю того, что пишут белые. Зачем это мне?

Работа этой программы была действительно своевременной. Как раз тогда стало решаться будущее ЮАР.

Пробыл я там до июля 1989-го. Перезнакомился с профессурой не только Йельского, но и других университетов. Получил два предложения. Одно – от Томпсона:

– А не