А судьба продолжала наносить удары… Как-то утром Николай Михайлович вышел во двор, как обычно, не оглядываясь по сторонам, поплелся к сортиру. Но все же заметил, почувствовал – что-то не то, не так. Обернулся на машину. Капот приоткрыт, на лобовом стекле чего-то не хватает.

Подошел, поднял капот. Да, аккумулятора (старый аккумулятор, дохлый уже) нет, и дворники сняты. В багажнике пусто – ни запаски, ни домкрата, ни сумки с ключами… Задвижка калитки отодвинута.

– Скотьё-о, – сказал Елтышев тихо, без злобы даже; он ожидал этого – раз нашли дорожку сюда, теперь не остановятся.

На голодный желудок выпил граммов сто пятьдесят спирта, стал перебирать вещи в шкафу, в чемоданах.

– Что ты ищешь? – понаблюдав за ним, с плохо скрываемой досадой (смотрела телевизор, а он мельтешил) спросила жена.

– Да так, надо…

Нашел. В одном из чемоданов лежала его парадная форма. Сохранил после увольнения, и вот пригодилась. Взял, унес на кухню. Долго оглядывал, разглаживал пальцами морщины на ткани. Просить жену отутюжить было неудобно, да и не хотелось давать повод лишним расспросам.

Оделся, оглядел себя в зеркале… Черт, еще фуражку бы. Но фуражку выбросил при переезде – «все равно изомнется»… Ладно, и без фуражки внушительно. Поскреб бритвой лицо, протер выходные туфли влажной вехоткой… Не совсем, правда, по цвету к форме подходят…

– Я скоро вернусь, – сказал из кухни жене.

– А куда ты?

– По делам тут надо…

Шагнул к буфету. Быстро наполнил стопку, бросил в рот горячий комок спирта. Бормотнул:

– Ну, ладно.

Обошел всю деревню, и каждому, кого встречал, преграждал путь:

– Шутить со мной вздумали? Сына похоронил, так теперь решили, что можно, а? Я вас всех, скоты поганые! Всех-х! Вот Денис вернется, он тут наведет порядок, по стенке ползать будете! Ясно, нет? – И если человек молчал, уже ревел и приподнимал кулаки: – Яс-сно?!

Кто-то бурчал: «Да-да», кто-то просто уворачивался от Елтышева и отбегал. Но вступать в перебранку никто не решался. Видели, в каком он состоянии. И уже на обратном пути, когда Николай Михайлович слегка успокоился и ему хотелось снять форму, выпить еще и лечь спать, его окликнули:

– Эй, дядя, чего развоевался?

– Что?

Из-за забора выглядывал тот парень, что в день первой кражи продал Елтышеву бензин. То ли Гоша, то ли Глеб… Его, кстати, Николай Михайлович подозревал больше других – этот-то знал, что он уезжает, сам сказал ему…

– Что, – кажется, передразнил парень, – мать перепугал, валерьянку пьет. Она-то при чем?

– Все при чем. Ворье на ворье.

– Слушай, дядя…

– Ты выйди сюда, – перебил Николай Михайлович, – чего за забором?.. Выйди, поговорим.

– Слушай, мы ничего твоего не брали. И нечего к нам лезть.

– Я разберусь, кто брал, а кто… Скоро вот сын вернется, и разберемся…

– Он же умер, – удивленно сказал парень.

– Артем – да. Другой есть. Такому же в лобяру дал и сделал клоуном… Да ты выходи. – Елтышева стал бесить этот диалог, в котором он чуть ли не оправдывался. – Выходи, я с тобой один разберусь.

– Я говорю: я вашего не брал. А лезть будешь, тогда разберемся.

– Еще угрожать мне?! – дернулся Елтышев к забору, но вовремя опомнился: «И что? По-другому надо. Потом…» – Ладно, живи пока.

Пошагал к своей избе… Солнце выбралось на верх неба, палило. По вискам, груди тек пот. То ли от жары, то ли от ненависти к тем, кто разрушал его хозяйство, пригибало к земле… Не нашел он этих разрушителей – не обшаривать же каждый двор в поиске аккумулятора, канистр из-под спирта, запаски. Да и не в этом дело, не в старом аккумуляторе, лысом колесе. Сложнее все, сложнее…

С трудом дотягивали до приезда сына. Срок у него кончался семнадцатого сентября, и теперь вместо жены первым Николай Михайлович отрывал листок календаря; Валентина была недовольна, но не протестовала.

Она все больше зацикливалась на своей болезни. Привозила из города какие-то витамины, пищевые добавки, брошюрки.

Читала вслух:

– «Лист брусники, почки березы, трава зверобоя, трава галеги»… Что это такое, галега? И где взять? «Лавровый лист, лист черники, плоды можжевельника»…

Слава богу, за спиртом приходили исправно. Даже тот рейд по деревне алкашей не отпугнул. Деньги кой-какие собирались. Кражу тех канистр, одна из которых была полной, удалось возместить без особых напряжений. Николай Михайлович, конечно, рассказал о случившемся Сергею Анатольевичу; тот сухо посочувствовал:

– Бывает, бывает. Народ-то совсем…

Встречаясь во время походов в магазин или еще по каким делам с кем-нибудь, имеющим вороватый вид, Елтышев грозил:

– Вот сын вернется, найдем, кому это чужое добро покоя не дает. Мы вам покажем!

Люди, видимо, опасались, что угроза исполнится – к Елтышевым неведался участковый. Сначала спросил, что у них случилось, что украли, а потом, выслушав ответ и для видимости подосадовав, что вовремя, по свежим следам, не написали заявление, предостерег:

– Вы поосторожней будьте. Жалуются на вас, что угрожаете.

– А ко мне без всяких угроз в дом лазили, полмашины растащили! – загорячился Николай Михайлович.

– Да я понимаю, понимаю. Но все же нельзя на всех подряд… Тем более, люди здесь мстительные. Мало ли что…

– А что? – Елтышев нехорошо прищурился. – А?

– Да мало ли, – стал скисать участковый, превращаясь в простого лейтенантика, который стоял хоть и перед бывшим, но все же капитаном. – Бывает… И жгут даже, и… Я понимаю вас, и раньше понимал… Кхм… Но все-таки…

Весь август грохотали машины, бетономешалка, скрипел подъемный кран, перекрикивались мужики на строительстве клуба. Все-таки строили клуб, а не церковь.

Вроде бы спешили, но до дождей поставили только стены, а затем исчезли вместе с техникой. В недостроенном клубе пацаны стали играть в войну, а взрослые – потихоньку растаскивать оставшиеся от лесов доски.

– Давай-давай, – кричал иногда Николай Михайлович от калитки вслед удаляющемуся с досками. – Ворь-рье!

…Вяло, через силу Елтышевы собирали урожай. Выкопали картошку, повыдергали редьку, свеклу, морковку. С погодой повезло – было ясно и сухо. Хорошенько просушили во дворе, спустили в подпол.

Валентина засолила несколько банок огурцов и помидоров, связала в косы чеснок. Солила капусту. Николай Михайлович много времени проводил в огороде. Но в основном сидел на ведре, курил.

Воздух в эти дни был особенно прозрачный и замерший, как и положено природой для ранней осени. Земля спокойно, умиротворенно готовилась к холодам, к зиме. С берез медленно слетали желтые листья, с легким шелестом ложились на сухую траву, на ранее упавших собратьев. Сорняки ссыпали свои семена, которые проклюнутся, одни в апреле, а другие в течение всего лета, чтобы продолжать существование всех этих ненужных, вредных, неистребимых растений.