Отец и Филипп каждый день ездили со своими слугами и соколами на охоту, а мы с матерью сидели в саду под лимонными деревьями вместе с нашими женщинами. К моему замешательству, мать и словом не обмолвилась о том, что обсуждала со мной наедине; казалось, будто мы вернулись во времена моего детства, когда мы с сестрами сидели вокруг нее, занимаясь повседневными делами. Фрейлины матери расспрашивали меня о детях и о жизни во Фландрии, с интересом выслушивая мои ответы, особенно мои описания роскошных дворцов и потрясающих произведений искусства. Я рассказывала им, что очень скучаю по детям, но они растут крепкими и здоровыми, судя по недавно полученному письму от доньи Аны. Мать сидела в кресле с неизменным вышиванием на коленях, и взгляд ее был устремлен куда-то внутрь, словно нас разделяли тысячи лиг. Я не знала, то ли она скрывает недовольство, что я не взяла с собой детей, то ли ее тревожит нечто посерьезнее. Так или иначе, мое беспокойство лишь усиливалось со временем, но ничего особенного не происходило.

Ночью в наших покоях я расспрашивала Филиппа о его разговорах с отцом, полагая, что они могли касаться в том числе и союза с Францией, но он отвечал, что они вообще не обсуждали этот вопрос, и, похоже, вообще ни о чем не подозревал. Судя по всему, они с отцом лишь наслаждались мужскими радостями охоты; Филипп восхищался слугами, которые скакали a la jinete, с высоко подтянутыми к седлу стременами, мрачной красотой цитаделей и изобильными лесами, внезапно сменявшими каменистые пустоши. Он говорил, что земля в Испании невероятно плодородна, но ее не используют должным образом; если бы ее обрабатывали как следует, мы могли бы кормить целые народы.

Несмотря на усталость, ночами он становился лениво-любвеобильным. Он медленно входил в меня, и свеча возле постели отбрасывала на потолок наши тени. Меня утешало, что, хоть мне пока и не удалось вызвать его на более серьезный разговор, он не спешил уходить и, похоже, даже получал удовольствие.

Вечером накануне того дня, когда мы должны были вернуться в Толедо, чтобы встретиться с Безансоном и советниками отца – ибо развлечения подходили к концу и пора было браться за дело всерьез, – Филипп настоял, что наденет бордовый бархатный костюм с золотыми вставками. На фоне простых шерстяных одежд моих родителей он выглядел ослепительно. Лето только началось, но уже наступила жара, и даже во дворце царил зной, так что я предпочла скромное голубое платье. Филипп уговорил меня надеть сапфиры, которые подарил мне по случаю рождения Элеоноры – почти единственные драгоценности, кроме рубина матери, которые я сочла безопасным взять с собой в поездку.

Когда мы вошли в зал, оказалось, что в нем выделили помещение, отгородив его мавританскими ширмами из сандалового дерева. Обычная компания вельмож и придворных отсутствовала, и стол был накрыт лишь на четверых, но с неожиданной роскошью, от которой у Филиппа расширились глаза. По сторонам буфета стояли вазы литого серебра величиной с небольшие башни, на кружевной скатерти выстроились серебряные блюда и золотые кубки, инкрустированные драгоценными камнями. Я бросила взгляд на мать, и та безмятежно улыбнулась в ответ. Мне сразу же стало ясно: несмотря на внешне отрешенный вид, она слышала все, о чем я говорила в саду, и сегодня решила похвастаться своим богатством и роскошью. Похоже, следовало ожидать чего-то из ряда вон выходящего, поскольку все эти сокровища обычно хранились в Сеговии и их явно привезли сюда специально.

Слуги принесли нам нежных свежепойманных перепелок, зажаренных в гранатовом соусе, речную форель с миндалем и миски с зеленью. Филипп с обычным для него аппетитом принялся за еду; он не сразу воспринял наш обычай есть вареные овощи в оливковом масле, но вскоре обнаружил, что отсутствие густых соусов, которыми во Фландрии поливали все подряд, лишь усиливает вкус еды.

Когда паж начал наполнять наши кубки густым риохским вином, раздался голос отца:

– Что ж, может, обсудим ваш союз с Францией?

Я замерла в кресле. Филипп поднял взгляд, держа у рта нож с насаженным на него куском перепелки.

– Что?

– Французскую помолвку. – У отца на скулах проступили желваки. – Вы же не думаете, что мы заставили вас и мою дочь проделать такой путь лишь затем, чтобы отдать Испанию Валуа? Помолвку следует отменить, – невозмутимо добавил он. – Луи Французский только и ждет, чтобы поживиться нашими владениями в Италии. Этот союз подрывает к нам доверие и не позволяет провозгласить вас нашими наследниками.

Мать не двигалась с места, не сводя взгляда с Филиппа.

– А я, – холодно ответил мой муж, – проделал такой путь не затем, чтобы мне диктовали условия. Как я вам уже говорил, этот союз мне на пользу. Как эрцгерцог Фландрии, я не откажусь от данного слова.

– Но вам придется – как будущему королю-консорту Испании, – вмешалась мать, и лицо отца помрачнело. – Фернандо неоднократно пытался за эти недели намекнуть вам, что вашего союза с нашим врагом никто не потерпит. Кортесы не пожалуют вам титул, если вы не поступите по-нашему. Что касается меня, я никогда не вверю мой трон тому, кто не понимает разницы между нами и той нацией лживых волков.

Филипп со звоном бросил нож на блюдо и злобно взглянул на меня.

– Безансон был прав, – прошипел он. – Вы меня еще не знаете! – Он вскочил, опрокинув кресло. – Никогда тому не бывать, – сказал он матери. – Я Габсбург и должен исполнять свой долг. Я не ваша марионетка, мадам, и не намерен отдавать власть моей жене. У вас нет никаких полномочий вести переговоры. Если поступите по-моему – может, я и подумаю о том, чтобы пересмотреть условия моего союза с королем Луи. А пока что все остается как было.

Он вышел, оставив нас сидеть за столом. Паж с графином в руках застыл как вкопанный. Жареный каплун, которого я ела, обжигал желудок. Я начала что-то говорить, просто чтобы заполнить жуткую тишину. Мать, побелев, осела в кресле, и к ней бросилась фрейлина. Побледневший отец повернулся к ней. Она кивнула, прижав руку к груди, затем с помощью фрейлины встала и вышла из зала с таким видом, будто вокруг нее рушилась крыша. На меня она даже не посмотрела.

Зато отец буквально пронзил меня взглядом.

– Dios mio, – прошептала я, – что случилось?

– Твой муж – осел, недостойный даже носить ярмо, не говоря уже о коронах, которые мы с матерью защищали всю нашу жизнь. Но он прав. У нас нет полномочий вести переговоры. Не сейчас. – У него перехватило горло. – На днях мы получили страшное известие. Пытались сохранить его в тайне, надеясь, что сможем достучаться до рассудка твоего мужа. Похоже, он все-таки об этом узнал, вероятно через курьеров, которых ежедневно посылает к нему проклятый Безансон.

Он замолчал, сжав лежавшую на столе руку в кулак. Я встала:

– Папа, что случилось? Скажи, прошу тебя.

– Принц Артур Тюдор умер.

Сперва я не поняла, о чем он говорит, а затем у меня вырвался судорожный вздох.

– Муж Каталины?

– Да. Мы лишились союза с Англией. Твоя сестра – вдова. Теперь мы должны объявить при дворе траур и молиться, чтобы удалось хоть что-то спасти из этого кошмара.