В Корнельском университете была занятная система изучения: сначала как в детском саду, потом — как в первом классе гимназии.

Разучивали песенку «Чижик-пыжик» и другие детские стихи.

На последнем курсе появился новый профессор, учитель русского языка Набоков. Студенты не знали, что это известный писатель, который отлично писал и по-русски, и по-английски.

Продолжая изучать русский язык, Юджин прекрасно говорил, пел, читал и писал на русском. И любил общение с русскими.

Юджин обожал рассказывать и владеть аудиторией, завораживая своими интересными деталями и впечатлениями.

Мы с Юджином в наших походах по театрам часто встречали русских, очень активных в культурных событиях Нью-Йорка, и они, услышав русскую речь с акцентом от такого пожилого нерусского мужчины, могли запросто подойти и заговорить, задать вопрос и, что интересно, тут же показать свою продвинутость и в русской культуре, и в своей ассимиляции.

Меня это раздражало, Юджин весьма охотно и дружелюбно разговаривал, в тщеславном ожидании восторгов по поводу его русского языка, которые он, разумеется, бесконечно получал.

Однажды нас «достала» дама с Брайтон-бич, которая подошла к нам и стала делиться своими впечатлениями о спектакле, в которых мы абсолютно не нуждались. Южин, упрекавший меня иногда за нежелание разговаривать с соплеменниками, наконец-то меня понял и согласился с моей позицией.

Люди, желающие светского контакта, начинали рассказывать о себе в деталях и «от печки», проводили сравнительный анализ страны, из которой убежали, с Америкой, которая их приютила. Совсем не всегда с благодарностью.

Я поначалу спорила, отстаивая свои взгляды и мнение, пока не поняла наконец, что человек судит обо всем со стороны своей социальной позиции в чужой стране, уровня своей жизни, места проживания и своего субъективного восприятия окружающей действительности.

Могу пояснить: часто от русских приходилось слышать о низком культурном уровне американцев, обжорстве, небрежности в одежде, излишнем весе, плохой музыке, плохой еде и продуктах, простоте манер и прочее.

А я, прожив несколько лет в Принстоне, не могла с этим согласиться. Мне повезло общаться с людьми высокого образовательного уровня, культуры и эрудиции, состоятельными и не жрущими что попало из соображений здоровья и сохранения формы; в их домах звучала классическая музыка и на тарелках были крошечные порции. Они объездили мир, много учились и работали, занимались спортом и представляли Америку иначе, чем считали многие приезжие эмигранты, живущие в дешевых районах и общающиеся, соответственно, с жителями этих районов. Поэтому понятна их точка зрения с того шестка, на котором они оказался по воле судьбы.

Я перестала спорить и доказывать. Мне, безусловно, повезло! Но я до сих пор отдаю должное Америке за терпимость и помощь бегущим из разных стран сотням тысяч людей, за предоставление им крова, еды, медицины, за защиту сирых и убогих, не претендуя на их благодарность.

Кстати сказать, средний, рабочий класс Америки не может похвастаться таким вниманием и помощью от государства и живет подчас намного хуже эмигрантов, получивших всё, не заслужив ничего, кроме традиций помощи Америки приезжим детям мира.

Это нонсенс. Но обидная реальность. И тем не менее никакого раздражения, выливающегося на эмигрантов, в массе американцев я не наблюдала.

В это время мне попалась в руки книжка Василия Аксенова (он преподавал в университете в Вашингтоне в то время) об эмиграции — «В поисках грустного бэби». Он описывал свой опыт русского эмигранта, и я узнавала всё из своей жизни, хоть я приехала сначала ненадолго, а его вышвырнули навсегда из страны за написанные им книги.

Эта книжка Аксенова о русских эмигрантах в Америке, их привычках, взглядах, сравнениях, ассимиляции и прочем весьма интересная, рекомендую прочесть.

И там есть мысль, с которой не могу не согласиться: многие приезжие так хотят обамериканиться, что при малейшем раздражении упирают на свои права, что американцы истинные делают редко. Этот момент описан Аксеновым блестяще.

Я переехала к Юджину в квартиру с видом на Гудзон и Манхэттен на той самой улице, которая запала в душу, в небоскреб под именем Galaxy.

Это правда целая Галактика: три пятидесятиэтажные башни многогранной формы с окнами от стены до стены во всех квартирах.

Здания стоят на высоком берегу Гудзона, используя рельеф местности — лобби (вестибюль), где вход и консьержи, расположены на семнадцатом этаже, на уровне бульвара Кеннеди, а бассейны (зимний, олимпийского размера, под стеклянным куполом и чуть поменьше наружный летний) находятся прямо внизу, почти на уровне реки, чуть над проезжей дорогой вдоль Гудзона и тоже с видом на небоскребы Манхэттена на противоположной стороне реки.

Три башни соединены между собой только основанием из шестнадцати этажей парковки автомашин. Наверху, на выходе из башен, небольшой молл — торговый центр с ресторанами, кафе, кинотеатром, аптекой, магазинчиками. Есть даже винный магазин. И даже свой мини-парк с выходом из всех трех башен на 20-м этаже, откуда открывается фантастический вид на реку Гудзон и почти весь Манхэттен.

Абсолютно всё, что надо для жизни. Галактика, одним словом.

Вернусь к русской требовательности: однажды я стала чувствовать запах табака из холла около двери нашей квартиры.

Я вышла посмотреть и, открыв соседнюю дверь, ведущую к внутренней лестнице здания, увидела сидящего на ступеньках курящего мужчину. Я выразила недовольство и покритиковала комплекс, порядки, какие-то мелочи… Так, побрюзжала, как бы капризно намекая на недостаточно комфортный уровень проживания. Мужчина слушал молча, опустив глаза, и вдруг стрельнул на меня недобрым взглядом и произнес вежливо и тихо: «Милая дама, миллионы американцев мечтали бы жить в таком доме, но никогда не будут!» Я чуть не провалилась от стыда, вниз по лестнице.

Это чистая реальная правда!

Немного о страшной дате 11 сентября 2001 года, когда два самолета врезались в башни-близнецы в даунтауне Манхэттена.

Я уже жила тогда на берегу Гудзона, на стороне штата Нью-Джерси (уже с новым, пятым мужем-американцем) в высотном доме с потрясающим