Она лежала на земле. Ее руки были связаны за спиной клейкой лентой. Ребенок ползал по земляному полу. На малышке было гофрированное желтое платьице. А ее глаза, такие же нежные, как у Майлы, большие карие глаза. Широко раскрытые. Она все видела и не понимала, что происходит, но она не плакала, потому что мама была рядом, и ей казалось, что все в порядке. Но он связал Майлу лентой. Мы с Майлой посмотрели друг на друга. Она не мигала, только переводила взгляд то на дочку, то на меня. Я поняла: она просила меня позаботиться о ее девочке. Я кивнула.

Потом он вошел и снял штаны. Просто сдернул их и отбросил сторону. Штаны на нем свободно сидели.

– Я запоминаю каждое слово, каждое слово! – сказал он. С такой характерной интонацией: мрачно, потом весело, потом снова мрачно. Потом весело. – А я ведь больной ублюдок. Я, наверно, из тех, кто терпеть не может индейцев в общем и целом, а особенно за то, что они с давних пор враждовали с моими предками, но вот особенно я считаю, что индейские женщины – те еще…

Но я не хочу повторять то слово, каким он нас обозвал. Он заорал на Майлу, сказал, что любил ее, а она родила ребенка от другого, и как она могла такое сделать. Но он все еще хочет ее. Она все еще ему нужна. Она поставила его в такое дурацкое положение – из-за того, что он ее полюбил. «Тебя бы следовало засунуть в ящик и утопить в озере за то, что ты оскорбила мои чувства». Еще он говорил, что мы – никто по закону, и это правильно, но все равно мы унижаем белых и лишаем их чести. «Я мог бы разбогатеть, но лучше я покажу вам обеим, кто вы такие на самом деле. И меня не поймают. Я же читал книжки про законы! Это забавно!» Он засмеялся и ткнул меня в бок ботинком. «Я в законах разбираюсь не хуже судьи! Ты знаешь хоть одного судью? Я ничего не боюсь. В мире все устроено шиворот-навыворот, но здесь, в этом месте, я все исправлю и устрою как надо. Сильные должны командовать слабаками. А не слабаки сильными! Слабаки обламывают сильных. Но меня не поймают!»

И тут он развернулся к Майле и продолжал орать:

– Наверное, стоило и тебя утопить вместе с твоей машиной! Но, милая моя, я не смог! Мне стало тебя так жалко, у меня прям сердце разрывалось. Это же любовь, да? Любовь… Я не смог. Но знаешь, надо было! У тебя же в машине все твое дерьмо! А там, куда ты скоро отправишься, тебе ничего не понадобится. Уж прости меня! Прости! – Он ударил Майлу, а потом ударил меня. И ударил ее еще несколько раз. Потом перевернул на спину. – Так ты скажешь мне, где деньги? Деньги, которые он тебе дал! А, скажешь? Сейчас ты решила сказать? И где же они? – Он сорвал с ее губ ленту. Но она сразу не смогла говорить, а потом выдохнула: «У меня в машине!»

Думаю, он бы ее в тот момент убил. Если бы не малышка. Она громко заплакала и заморгала, глядя на него ничего не понимающими глазками.

– А, – сказал он, присев около нее, – не буду, не буду. И больше ни слова! – обратился он к Майле. – Я больше не хочу об этом слышать! – И обращаясь к ребенку, добавил: – Теперь ты мой банковский счет! Я заберу тебя с собой! Если только ты, дрянь… – Он встал и ударил меня ботинком в бок, потом перешагнул через меня и ударил Майлу так сильно, что она застонала. Потом он наклонился надо мной, заглянул в лицо и произнес: – Прости. Наверное, со мной случился приступ. Я вообще-то не плохой человек. Я же не сделал тебе больно, а?

Он поднял малышку с земли и произнес детским голоском:

– Ума не приложу, что мне делать с уликами? Глупышка я. Может, мне сжечь улики? Понимаешь, они же улики!

Он бережно положил ребенка на землю. Отвинтил крышку канистры с бензином и, пока он поливал бензином Майлу, стоя ко мне спиной, я схватила его штаны, зажала между ног и помочилась на них. Да, вот что я сделала! Помочилась на его штаны. Потому что я видела, как он зажигал сигарету и положил спички обратно в карман. Я даже удивилась, как он не заметил, что его штаны мокрые от мочи, но он был поглощен своим занятием. Его трясло. И он приговаривал: «О нет, нет, только не это!» Он вылил на нее еще бензина и облил меня. Но не ребенка. А потом, когда не смог зажечь сырые спички, которые он достал из кармана штанов, обернулся и злобно посмотрел на малышку. Та заплакала, а мы с Майлой лежали ни живые, ни мертвые, когда он начал успокаивать малышку. Он сказал: «Шшш! У меня есть другой коробок и зажигалка есть, там, под горой! А ты… – Тут он встряхнул меня и снова заглянул в лицо. – Если ты хотя бы шевельнешься, я убью этого младенца, если ты хотя бы шевельнешься, я убью Майлу. Ты скоро умрешь, и, если ты, оказавшись на небесах после того, как ты умрешь, скажешь там хоть слово, хоть одно словечко, я убью их обеих!»

* * *

Я насыпал корнфлекс в плошку и наполнил стакан молоком. Половину я вылил в плошку, посыпал хлопья сахарным песком и съел. Потом еще раз подсыпал немного хлопьев, смешал с остатками сладкого молока на дне, съел и осушил стакан. Взял банку с широким горлом, зачерпнул ею собачьего корма из большого мешка в прихожей, сыпанул корма в миску Перл и налил ей свежей воды. Пёрл не отходила от меня, пока я поливал огород и цветочные клумбы. Потом сел на велик и поехал на работу. Но перед этим я повидался с отцом. Он оставался в спальне с мамой, просидев у ее кровати всю ночь. Я спросил у него про папку, а он ответил, что мама не захотела о ней рассказывать. Единственное, что ее волновало – жив ли ребенок. И она считала, что Майла осталась жива.

– Как думаешь, что в той папке? – спросил я.

– То, с чем можно работать.

– А Майла Вулфскин? О ней что-то известно?

– Она ходила в школу в Южной Дакоте, – ответил отец. – Она состоит в кровном родстве с маминой подругой Лароуз. Возможно, поэтому мама не хочет видеться с Лароуз. Боится расстроиться, наговорить лишнего.

– Я не то имел в виду, пап. Что произошло с Майлой Вулфскин? Она жива?

– Это вопрос.

– А ты что думаешь?

– Думаю, ее нет в живых, – тихо ответил он, глядя в пол.

Я тоже стал смотреть в пол, разглядывая кремовые завихрения на сером линолеуме. От более темных разводов и крошечных черных точек, когда ты их замечал, возникало легкое головокружение. А сейчас я внимательно изучал узор, пытаясь запомнить случайное сочетание его элементов.

– Зачем ему ее убивать, а, пап?

Он склонил голову вбок, пожал плечами и, шагнув вперед, обнял меня. Он постоял так, не отвечая на мой вопрос. Потом отпустил меня и ушел.

Приехав на заправку, я поставил велик у двери, чтобы его видеть, и приступил к своим обязанностям. У дяди Уайти был коротковолновой приемник, который принимал сигналы со всей округи. Приемник оставался всегда включенным и сквозь треск жутких помех передавал сообщения, долетавшие до гаража. Иногда Уайти настраивал его на музыкальную станцию. Я собрал все обертки от конфет, окурки, невыигрышные лотерейные билеты и прочий мусор, который накопился на внутреннем дворе станции и на траве у дороги. Потом вооружился шлангом и полил цветочную клумбу в выкрашенной желтой краской тракторной шине – в ней были серебристые кустики шалфея и ярко-красные книфофии, точно такие же я высадил в нашем саду для мамы.