Он стоит несколько поодаль, чувствуя расслабление. После короткой передышки (которую мы себе позволили) Клеммер хочет вновь поведать ей, как нельзя обращаться с таким мужчиной, как он. Сегодняшнее поведение Эрики связано с длинной чередой запретов и табу. Он намерен огласить причины. Она требует тишины. Это ее последнее предупреждение. Клеммер не умолкает, а обещает ей возмездие. Эрика К. направляется к двери и беззвучно прощается. Он не послушался ее, хотя она несколько давала ему шанс. Теперь он никогда не узнает, что он может с ней сделать, какой приговор доведется ему привести в исполнение, если она позволит. Она нажимает на ручку двери, Клеммер умоляет, чтобы она осталась.

Теперь он клянется, что будет молчать. Эрика широко распахивает дверь в туалет. Клеммер стоит перед открытой дверью словно в раме, картина малоприглядная. Любой, кто сейчас войдет, совершенно неожиданно для себя увидит его обнаженный член. Эрика оставляет дверь открытой, чтобы помучить Клеммера. Впрочем, и ее никто не должен видеть. Она намерена смело довести дело до конца. Дверь в туалет находится прямо у лестничной площадки.

Эрика в последний раз быстро проводит рукой по стволу пениса, в котором вновь пробуждается надежда. Она снова отстраняется. Клеммер дрожит, как лист на ветру. Он оставил всякое сопротивление и позволяет себя рассматривать, не предпринимая ничего. Эрика в своих занятиях созерцанием перешла к произвольной программе. Школу и короткую программу она откатала без единой ошибки.

Учительница спокойно и неподвижно вросла в пол. Она решительно отказывается потрогать его любовный орган. Ураган любви в нем сильно поутих. Про взаимные чувства от Клеммера больше не слышно ни звука. Он болезненно съеживается. Эрике он уже кажется до смешного маленьким. Он терпит ее насмешки. С этого момента она будет неусыпно контролировать, чем он занимается на работе и в свободное время. За малейшую ошибку ему будет запрещено заниматься байдаркой. Она станет листать его, как скучную книгу. Возможно, она скоро отложит его в сторону. Клеммер не должен прятать свой шланг в чехол, пока она ему не позволит. Он незаметно пытается спрятать его и застегнуть молнию, однако Эрика убивает эту попытку в зародыше. Клеммер набирается смелости, потому что чувствует: скоро все закончится. Он пророчествует: после всего, что было, он дня три ходить не сможет. Он расписывает все страхи и опасности, с этим связанные, потому что ходьба для спортсмена Клеммера является, так сказать, строевой подготовкой без оружия. Эрика говорит, что он получит соответствующие инструкции. Письменно, устно или по телефону. Теперь он может спрятать свой стручок. Клеммер инстинктивно отворачивается от Эрики, чтобы исполнить то, что ему позволили. Нет, пусть он сделает это на ее глазах. Она будет на него смотреть. Он рад уже и тому, что позволили двигаться. Он проводит короткую, в несколько секунд, тренировку, пружинисто перемещаясь с места на место и боксируя с тенью. Действительно, никаких серьезных последствий он не чувствует. Он перемещается из одного конца уборной в другой. И чем большую свободу и гибкость он ощущает, тем более неуклюже и зажато выглядит учительница. К сожалению, она снова полностью спряталась в свой улиточный домик. Клеммер подбадривает ее, в шутку шлепая по загривку и проводя ладонью по щекам. Он говорит ей, чтобы она улыбнулась. Не надо быть такой серьезной, моя красавица! Жизнь серьезна, искусство радостно. А теперь пора на свежий воздух, чего ему, если честно, очень не хватало все это время. Клеммер в его возрасте забывает о шоке намного быстрее, чем Эрика в свои лета.

Клеммер устремляется в коридор и совершает тридцатиметровую пробежку. Хватая воздух легкими, он проносится мимо Эрики сначала в одну, затем в другую сторону. Он дает выход своему смущению, громко смеясь. Он с шумом прочищает нос. Он клянется, что в следующий раз у них у обоих все получится намного лучше! «Без труда мне не вынуть мою рыбку из пруда!» Клеммер звонко смеется. Клеммер несется огромными прыжками вниз по лестнице, вписываясь в поворот с точностью до миллиметра. Даже дух захватывает. Эрика слышит, как внизу хлопает тяжелая входная дверь.

Клеммер покинул здание.

Эрика Кохут медленно спускается по лестнице на первый этаж.

Во время занятий Эрика Кохут, которая сама более не понимает себя, потому что чувство начинает овладевать ею, впадает в беспричинную ярость из-за Вальтера Клеммера. Ученик явно перестал заниматься, стоило ей только прикоснуться к нему. Теперь Клеммер делает ошибки, играя уже разученную вещь, он сбивается при игре, когда не-возлюбленная стоит у него за спиной. Он забыл даже, в какой тональности играть! Учительница безрезультатно машет в воздухе руками. Он все больше выпадает из до-мажора, в котором здесь следует играть. Эрика Кохут ощущает, как на нее несется грозная лавина острых камней. Клеммеру эта лавина доставляет радость, как тяжесть женской плоти, весомо давящая на него. Он отвлекается, и его музыкальные желания не совпадают с его возможностями. Эрика, почти не открывая рта, доводит до его сведения, что он совершает тяжкое прегрешение как раз по отношению к Шуберту. Чтобы помочь Шуберту и вдохновить женщину, Клеммер вызывает в своем воображении горы и долины Австрии, то милое и привлекательное, чем эта страна, как говорят, в обилии располагает. Шуберт, известный затворник, если и не мог в этом как следует убедиться, то, по меньшей мере, об этом догадывался. Клеммер делает еще одну попытку и исполняет написанную в духе высокого бидермейера Сонату до-мажор в ритме немецкого танца, сочиненного этим же композитором. Вскоре он прекращает игру, потому что учительница язвительно замечает, что он, вероятно, никогда еще не видел самых крутых скал, самых глубоких ущелий, самых стремительных горных ручьев или самого величавого озера Нойзидлерзее. Шуберт в своих сочинениях, особенно в Сонате до-мажор, создает именно эти резкие контрасты, а не какую-нибудь там уютную долину Вахау и чаепитие на террасе в теплых лучах послеполуденного солнца. Подобное настроение отыщешь скорее в музыке СмЕтаны, когда речь идет о тихой реке Влтаве. Такое сгодится для публики, предпочитающей воскресные музыкальные утренники по телевизору, но не для Эрики Кохут, способной справиться с любыми музыкальными трудностями.

Клеммер кипятится: уж если кто вообще и понимает что-нибудь в горных ручьях, то это именно он. А вот учительница сидит себе в темных комнатах рядом с престарелой матерью, которая только и делает, что смотрит вдаль, вооружившись биноклем. Для матери уже нет никакой разницы, на земле она или под землей. Эрика напоминает ему о пометках для исполнителей, которые делал сам Шуберт, и ее охватывает возмущение. В ней гремит и бурлит поток. Эти знаки обозначают диапазон от крика до шепота, а не от громкого голоса до тихого! Анархия, вероятно, не самая сильная ваша сторона, Клеммер. Спортсмен-водник слишком сильно связан условностями.

Вальтеру Клеммеру хочется, чтобы она разрешила поцеловать себя в шею. Он еще ни разу ничего подобного не делал, но часто слышал об этом от других. Эрике хочется, чтобы в ее ученике возникло желание поцеловать ее в шею, однако она не дает ему повода. Она чувствует, как в ней растет готовность отдаться, но в ее голове эта готовность сталкивается со сбивающейся в тугие комки прежней и новой ненавистью к тем женщинам, которые живут на свете меньше, чем она, и поэтому моложе ее. Готовность отдаться у Эрики нисколько не похожа на ее готовность подчиниться своей матери. А вот ненависть в точности похожа на ее привычную, нормальную ненависть.