– За счет такой формы удар получается более мощным и лучше пробивает броню по сравнению с плоским топорищем, – похвастался гном и тут же продемонстрировал эти замечательные свойства, взмахнув секирой и начисто обрубив ею ножку стола, на котором стоял ящик. Стол покосился, ящик с грохотом обрушился на пол, и гномы довольно захохотали.

– Видал? Это еще что! Пику видишь? Она плоская у наконечника и зазубрена у основания: легко найдет малейшие щели между пластинами брони, а коль уж зацепит, так порвет кишки в клочья. Но главное – это крюк. Знаешь, для чего он?

– Для конников, – сказал Брайс, с восторгом оглядывая сверкающий острый коготь. – Цеплять за доспехи и стаскивать с коней. Длина древка как раз для этого подойдет.

– Башковитый парень, – сообщил Дваин Тофуру, и тот согласно хмыкнул в ответ.

Брайс перевел взгляд с одного на другого. Уперся руками в перевернутый стол. И сказал:

– Что Подгорный король хочет от меня за это оружие?

Гномы снова переглянулись. Дваин повторил:

– Башковитый парень… Мы хотим перемен. У вас в горах еще достаточно руды, с которой вы толком не умеете обращаться. Нам нужна руда. Не задаром, конечно. Но на взаимовыгодных условиях. И при взаимном уважении. А не со всей этой вашей сранью навроде подати на нечистую кровь.

– Согласен, – сказал Брайс и протянул руку.

Так гном и полуэльф заключили тайный союз в самом сердце королевства, ненавидящего в равной мере и гномов, и эльфов. И этот союз если и не изменил все, то многое предопределил.

Потому что одним из его условий была абсолютная тайна. Пройдет совсем немного времени, и гномы начнут продавать алебарды по всему миру, в том числе и в Империи людей. Но только немного позже. После битвы на перевале Конрада. Заодно все потенциальные заказчики убедятся, насколько это оружие хорошо в деле – словом, всем получалась выгода. Всем, кроме имперцев и генерала Доркаста, в нарастающем ужасе смотревшего, как маленькие секиры на длинных древках превращают его отборных латников в месиво железа, кишок и крови.

Как только колонна алебардщиков врезалась в латников, ряды имперской пехоты смешались. В то же самое время отряд митрильцев, сидевший над засекой и осыпавший врага нескончаемым градом камней и бревен, заставил смешаться и ряды конников. Тех, кто не спешился вовремя, смело в реку, кони истошно ржали, загребая копытами пенящуюся воду и тщетно пытаясь нащупать дно в стремительной воде. Спешившиеся предприняли попытку перебраться через засеку, но тяжелые доспехи делали имперцев неповоротливыми, а на митрильцах были доспехи намного легче, и на узком крутом склоне их быстрота и маневренность решили все. Конница, зажатая между засекой и пехотой, мечущейся под ударами гномьих халебард, сгрудилась в неповоротливую толпу, тщетно попыталась отсупить, но до самой недостроенной летцины не виделось достаточно пространства, так что нужно было отступать далеко, за стену, и только там попытаться снова развернуть боевой порядок и повторить атаку. Но митрильцы не дали армии людей такой возможности. Под прикрытием непрекращающегося потока камней, к которому присоединились теперь боевые заклинания, с засеки хлынула еще одна колонна алебардщиков. Митрильцы легко перепрыгивали через завал сверху и в прыжке вонзали острия алебард в мечущихся рыцарей, стаскивали крюками с лошадей тех, кто чудом усидел в седле, рубили на куски тех, кто поворачивался спиной и пускался в бегство. В то же время первая колонна продолжала оттеснять пехоту к реке, заставляя арьергард наступать на авангард, смешивая рыцарей и пеших латников в одно кровавое, липкое, орущее месиво. Многие рыцари, спасая свои жизни, прыгали в реку, и их, неспособных плыть под тяжестью доспехов, бурный поток сносил к болоту, где они вязли и тоже гибли. Это был чудовищный разгром, а самое ужасное было то, что занял он не больше получаса времени. К исходу этого получаса от двенадцатитысячной армии Империи людей осталось несколько сот человек, которых продолжали беспощадно рубить сдержанные, стройные и до обидного малочисленные силы митрильцев.

«Они даже не пустили в ход свое ополчение. Им вообще не требовалось ополчение. Это все просто для отвода глаз, чтобы нас раззадорить, чтобы мы решили, будто они в панике», – думал генерал Доркаст, налитыми кровью глазами оглядывая побоище и жалкие остатки собственной армии. Он обнажил меч и бездумно озирался по сторонам; его советник давно сгинул, да и сама армия сгинула. И тут генерал увидел впереди, у засеки, человека на вороном коне. Грудь воина перехватывала алая маршальская перевязь, и ветер, трепавший его черные волосы, обнажал уши, несколько более вытянутые и острые, чем положено человеку, но не такие длинные, как у эльфов. Это был он. Тот самый юный принц Брайс, мальчишка, щенок, который заманил генерала Доркаста в такую постыдную ловушку.

Они встретились взглядами. Лицо Брайса густо орошали кровавые брызги. Он широко улыбался, хотя улыбка больше напоминала оскал, и зубы у него тоже оказались окровавлены. Доркаст свирепо завопил и понесся на него, широко вращая над головой полуторный меч, снесший немало голов и разрубавший до пояса одним ударом воинов, вдвое больших, чем этот ублюдочный мальчишка. Генерал еще вопил, когда внутри у него что-то лопнуло, и он почувствовал, как его собственные глаза вытекают, словно слезы, на сожженную пузырящуюся кожу. Брайс, вопреки своей юности, не стал хорохориться и подпускать противника на расстояние боя. Он просто ударил имперского генерала файерболом и сжег дотла его лицо, расколол кости черепа и поджарил мозг. Конь генерала Доркаста еще несся, и рука его долю секунды еще сжимала полуторный меч, но сам генерал был уже безнадежно мертв.

Когда его обожженный труп рухнул под копыта маршальского коня, Брайс наклонился, разглядывая черный сморщенный огарок, закованный в оплавившиеся латы. Потом спешился, подобрал меч императорского племянника и одним ударом отсек голову Доркаста его собственным мечом.

Вот так это произошло. Так Брайс это сделал. И ему вовсе не требовалась для этого магия Тьмы.

Но Тьма все же взяла свое.

Разгромив имперскую армию, Брайс на этом не остановился. Следовало остановиться, но он не сумел. Слишком ярко все еще стояла перед его мысленным взглядом картина, в которой горели поля, дымились деревни, текла кровь и рыдали женщины. Эта картина билась в его мозгу, точно птица с поломанными крыльями, и ей требовалось дать выход. Требовалось насытить ее. Выплатить дань Тьме, которую Брайс отверг в битве, но так и не смог заставить умолкнуть у себя внутри.

Митрильская армия прошла по еще неостывшим трупам имперских латников, втаптывая их в грязь, просочилась в брешь недостроенной летцины и ступила на земли Империи.

И там она жгла поля, резала, убивала, изничтожая то, что принадлежало Империи людей. «Чтоб неповадно было, – твердил про себя Брайс. – Чтоб знали, кто мы, и думать забыли совать к нам свои поганые руки». Тьма довольно мурлыкала у него внутри.

Впрочем, набег продлился недолго. К тому времени, когда до Эл-Северина долетела страшная весть о полном разгроме и чудовищном опустошении, которому принц Брайс подверг сопредельные с Митрилом имперские земли, Брайс уже увел свое войско обратно в горы. Одновременно он оставил зодчих достраивать летцину, хотя теперь ни один полководец, будь он в здравом уме, не рискнул бы бросить войско на перевал Конрада. Военачальникам Карлита придется искать другие пути. Брайс ждал их с нетерпением.