поймет, он же американец». И все присутствующие от души посмеялись.

— Удивительно, что кто-то из них все же проболтался вам.

Шпандау отхлебнул коньяку и улыбнулся.

— В том-то все и дело — никто не проболтался. В этом просто не было нужды. Все и так было кристально ясно.

Виньон уставился на него во все глаза. В голову закралась неприятная догадка, и ему стало не по себе. Он вдруг понял, что ему трудно смотреть собеседнику в лицо.

— Уверен, что вы ошиблись, — сказал Виньон. — Похоже, вы просто неверно истолковали их поведение.

— Нет, — возразил Шпандау. — Когда мне стукнуло девятнадцать, меня обязали пойти на языковые курсы. Немецкий я учить отказался, от испанской речи меня тошнило, вероятность столкнуться нос к носу с древнеримским солдатом была ничтожно мала, так что латынь я тоже отбросил. Оставался только французский. Всегда удивляюсь, сколько слов, оказывается, помню, хотя считал, что давно все позабыл. А вот говорить по-прежнему стесняюсь.

— Что ж, поделом нам, — сказал Виньон.

— Вы выставили меня на посмешище, не успел я сойти с самолета, — продолжал Шпандау. — Я вас до того дня и в глаза не видел, а вы за три минуты умудрились смешать меня с грязью. Впрочем, надо отдать вам должное, вы человек последовательный. Пока я здесь, вы ни разу не упустили шанса причинить мне вред. Я предпочел прикусить язык, несмотря на ваши утверждения, будто мне недостает профессионализма. Я молчал еще и из уважения к Анне, а тем временем все мои инстинкты требовали схватить что потяжелее, оттащить вас на задворки виллы и как следует отметелить. Кажется, я даже питал бесплодные надежды, что однажды вы сами меня туда оттащите — как бы в знак дружбы. Но нет, вы предпочли позвать меня в этот театр с танцующими марионетками, чтобы потешиться надо мной, чтобы невозбранно измываться надо мной на глазах у официантов и остальной публики, владеющей французским. Может, мы там, у себя в глуши, и варвары, но в случае чего умеем поговорить по-мужски, и нам хватает смелости высказать, что накипело, прямо в глаза, а не посмеиваться над человеком у него за спиной.

Он выплеснул оставшиеся полбокала через стол и попал Виньону в лицо. Посетители дружно ахнули — Шпандау не знал наверняка, то ли они оскорблены его поступком, то ли удивляются, что он не сделал этого раньше. Самообладания Виньону было не занимать: он даже не вздрогнул, только прикрыл глаза, пока коньяк стекал со лба. А затем медленно промокнул лицо и грудь все той же накрахмаленной салфеткой.

— Вы правы, — наконец произнес он. — Я поступил невежливо, обидел вас и теперь прошу за это прощения. Но задницу я вам все равно когда-нибудь надеру.

— Так за чем же дело стало? — сказал Шпандау и поднялся со стула.

— Придется подождать, — объяснил Виньон. — Если мы выйдем прямо сейчас, управляющий поймет, что мы непременно затеем драку, и вызовет полицию. А если мы немного выждем, они просто решат, что мы педики.

— Вот любите вы тут всё усложнять!

— Не желаете ли еще выпить? Второй бокал-то вы расплескали.

— А как же. Да катись оно все к чертям!

Виньон подозвал престарелого официанта и заказал еще две порции коньяка.

— У нас обоих как раз будет время поостыть, — заметил он. — Не стоит ввязываться в драку, пока гнев не утих.

— Да эта мысль прямо-таки красной нитью проходит через всю историю Франции, — сказал Шпандау. — И когда же, по-вашему, следует драться?

— Когда злишься, чаще допускаешь ошибки. Вот почему мы убрались из Индокитая незадолго до того, как его заняли вы. Нам хватило ума не цепляться за свои позиции, хоть и досадно было их потерять. В отличие от вас.

— Картезианская логика?

— Просто здравый смысл. Декарт далеко не всегда был столь же логичен. Если, конечно, вам доводилось читать его труды.

— Да идите вы…

Дальше они пили коньяк в гробовом молчании. Посетители украдкой косились на них и гадали, не сцепятся ли милые голубки снова. Наконец Виньон осушил свой бокал, а за ним и Шпандау. И оба потянулись к счету.

— Плачу я, — заявил Шпандау.

— Нет, — возразил Виньон, — это я вас сюда пригласил.

— Я испортил вам куртку.

— И заслуженно. Я публично оскорбил вас. Причем не единожды, а делал это при каждом удобном случае.

— Ну, тогда платите по этому долбаному счету.

— Благодарю.

— Куда теперь?

— Идите за мной, выйдем на задворки ресторана. Там наверняка найдется подходящее место.

В тянувшемся за гостиницей переулке валялся ящик из-под молока. На ящике сидел клошар. Виньон попросил его уйти — мол, им с приятелем нужно побыть наедине.

— Трахаться, что ли, будете? — поинтересовался клошар.

— Хочу вышибить из него мозги, — сказал Виньон.

— Что то, что другое — один хрен, — резюмировал клошар. — Пройдете несколько метров по переулку, и там будет пятачок, где ни одна душа из гостиницы вас не увидит. Только смотрите, в собачье дерьмо не вляпайтесь.

Они отыскали упомянутое место — тупик, скрытый от посторонних глаз, и при этом достаточно широкий, чтобы на нем можно было свободно двигаться.

— Годится, — заключил Виньон. — А вы что скажете?

— Битого стекла вроде не видать, — ответил Шпандау.

— Об этом я не подумал, — сказал Виньон, — ценное наблюдение.

Оба сняли куртки, а потом минуту или две искали местечко почище, чтобы их положить. Затем встали в боевую стойку.

— Давненько я не практиковался, — заметил Виньон. — Во всяком случае, чтоб по-настоящему. Пока служил в полиции, лупил преступников дубинкой, но это совсем другое дело.

— Да уж, — подтвердил Шпандау. — Разница есть.

— Видимо, обязан вас предупредить, что я сейчас в отличной форме, — сказал Виньон.

— Да я и сам не какой-нибудь дистрофик весом в сорок килограммов, — сказал Шпандау.

— Я занимаюсь скалолазанием. Тренируюсь ежедневно.

— Прекрасно. Значит, после того как я размажу вас по асфальту, сможете вскарабкаться на сиденье машины.

— Еще я изучал сават[60], - сообщил Виньон.

Шпандау напряг память: что же это за хрень такая сават. И тут Виньон ударил его высоко в левое бедро, с внутренней стороны. Нога онемела и от паха до самых пальцев налилась болезненной слабостью.

— Черт, — пробормотал Шпандау, остановившись, чтобы помассировать ногу.

— Я же предупреждал, — сказал Виньон, словно бы пританцовывая и то приближаясь, то отскакивая подальше.

Шпандау продолжал разминать ногу, а Виньон, приплясывая, подобрался поближе, намереваясь добить противника мощным ударом ноги в грудь. Удар нанести удалось, но Шпандау только того и ждал. Он был готов. Вовремя пригнувшись, он нанес удар слева, пришедшийся сопернику в щиколотку. Так и не попав американцу в грудь, Виньон качнулся вправо. Пытаясь удержать