– Начнем с той стены в Тенях, – сказал капитан.

Сержант Колон покосился на госпожу Овнец, которая так и полыхала моральной поддержкой. Так что трусить нельзя. Поэтому он ограничился кратким:

– А это разумно, капитан?

– Разумеется, нет! Если бы мы были разумными, то не служили бы в Ночной Страже.

– Я в восторге! Все это чрезвычайно необыкновенно! – воскликнула госпожа Овнец.

– Госпожа, по-моему, вам не следует идти с нами… – начал было Ваймс.

– Зови меня Сибиллой!

– …Этот район пользуется очень дурной репутацией и…

– Но я уверена, что рядом с твоими людьми я буду в полной безопасности, – с пылом возразила она. – Наверняка все бродяги при виде вас просто испаряются.

Это при виде дракона они испаряются, подумал Ваймс. И все, что от них остается, это тени на стене. Каждый раз, когда он чувствовал, что боевой настрой покидает его или что ему хочется выбросить эту историю из головы, он напоминал себе об отпечатавшихся на стене силуэтах, и это действовало как прикосновение каленым железом к хребту. Такого нельзя допускать. Капитан Ваймс не позволит.

Фактически на данный момент Тени особой проблемы не представляли. Многие из обитателей квартала занимались сейчас поисками драконьих сокровищ, а оставшиеся лишились охоты маячить по ночам в темных аллеях и переулках. Тогда как наиболее чуткие сразу уловили, что госпожа Овнец, если устроить на нее засаду, запросто может посоветовать им использовать чулки по назначению и не дурачиться, причем таким командирским голосом, что они, скорее всего, последуют ее совету.

Стену еще не сломали, она по-прежнему являла всем желающим свою леденящую кровь фреску. Эррол обнюхал камни, пару раз прошелся по улице взад-вперед и заснул.

– Не вышло, – прокомментировал сержант Колон.

– Но идея все равно хорошая, – Шноббс решил, что куда выгоднее поддерживать идеи начальства независимо от их эффективности.

– Полагаю, запах мог смыть дождь. Кроме того, здесь столько народу перебывало, – заметила госпожа Овнец.

Ваймс взял дракончика на руки. С самого начала было ясно, что затея пустая. Но лучше делать хоть что-то, чем не делать вообще ничего.

– Пора возвращаться, – произнес он. – Солнце зашло.

Обратный путь они проделали в молчании. Даже Тени дракон приструнил, думал Ваймс. Город постепенно подчиняется ему. Не сегодня завтра люди добудут откуда-нибудь скалы и начнут привязывать к ним девственниц.

Вот она, метафора для проклятого человеческого существования. Одно слово – дракон. А если этого слова недостаточно, то он еще и чокнутая, полыхающая огнем, летучая тварь.

Капитан Ваймс вытащил из кармана ключи от новой штаб-квартиры. Пока он возился с замком, Эррол проснулся и принялся скулить.

– Только не ной, – отозвался Ваймс.

Ходьбой он растравил рану, и теперь она болела. Ночь только-только началась, а он уже валится с ног.

С крыши соскользнул кусок шифера и разбился о булыжник у него за спиной.

– Капитан, – сдавленно прохрипел сержант Колон.

– Что?

– На крыше, капитан.

Что-то в голосе сержанта заставило Ваймса насторожиться. В нем не было волнения. В нем не было страха. В нем был лишь тупой, заледенелый ужас.

Ваймс посмотрел наверх. Эррол у него под мышкой судорожно вздрогнул.

Дракон – НАСТОЯЩИЙ дракон – с интересом смотрел вниз из-за водосточной трубы. Одна его морда была больше человеческого роста. Глаза – размером с очень большие глаза, цвета тлеющего пламени и полные разума, не имеющего ничего общего с разумом человеческих существ. Начать с того, что этот разум гораздо старше. Кучка полуобезьян только-только начала решать, будет ли прямохождение удачной задумкой с точки зрения эволюционной карьеры, а этот разум успел уже изрядно вывялиться в вероломстве и помариноваться в коварстве. И этот разум не был искушен в искусстве дипломатии – дипломатия никогда его не интересовала.

Он НЕ станет играть с тобой в игры или загадывать загадки. Но он прекрасно понимает, что такое высокомерие, что такое сила и жестокость. Эта зверюга спалит тебя при первой возможности. Просто потому, что ей так захотелось.

Сегодня дракон был зол сильнее обычного. Он ощущал что-то у себя за глазами. Крошечное, слабое, ЧУЖЕРОДНОЕ сознание, раздувающееся от самодовольства. Его присутствие приводило дракона в ярость, это был зуд, когда зудящее место невозможно почесать. Оно заставляло дракона делать то, что он не хотел делать и… и мешало ему делать то, что он очень хотел делать.

Где-то с мгновение ужасные глазищи изучали Эррола, который задрожал еще сильнее. Ваймс вдруг осознал, что от миллионоградусного драконьего пламени его отделяет лишь смутный интерес этой тварюги к маленькому дракончику, зажатому у него под мышкой.

– Только не делай резких движений, – раздался у него за спиной голос госпожи Овнец. – И не выказывай страха. Они чувствуют, когда ты боишься.

– А больше никаких советов вы дать не можете? – тихо поинтересовался Ваймс, стараясь шевелить губами как можно незаметнее.

– Ну, можно почесать у него за ушком. Как правило, это срабатывает.

– О, – слабо откликнулся Ваймс.

– Старое доброе «фу» тоже неплохо действует. Или берешь и лишаешь его ужина.

– Неужели?

– А в самых экстремальных случаях я несколько раз бью их по морде прутиком.

В том медленно двигающемся, ярко очерченном мире отчаяния, в котором ныне обитал Ваймс и который целиком сосредоточился вокруг огромных ноздрей, глядящих с крыши, – в этом самом мире вдруг раздался тихий шипящий звук.

Это дракон медленно вбирал воздух в легкие.

Потом движение воздуха остановилось. Ваймс глядел в темноту пламявыводящих проходов и думал о том, успеет ли он что-нибудь увидеть, какое-нибудь крохотное белое сияние или нечто вроде, прежде чем его закружит в вихре яростное забвение.

И тут тишину рассек звук рога.

Дракон поднял голову, с интересом поглядел куда-то вдаль и издал некий вопрошающий рык.

Снова раздался зов рога. По улицам принялось гулять эхо – пение рога вдруг зажило своей, независимой жизнью. И в этом пении ясно слышался вызов. Если же владелец рога имел в виду нечто другое, то ему грозили крупные неприятности, ибо дракон смерил Ваймса еще одним презрительным взглядом, расправил свои громаднейшие крылья, оттолкнулся от крыши, тяжело поднялся в воздух, опровергнув тем самым все законы аэродинамики, и медленно полетел туда, откуда доносилось зазывное пение.

Никто и ничто в мире не было способно так летать. Крылья величественно опускались и поднимались, рождая на свет негромкие раскаты грома. Дракон перемещался по воздуху с этакой неохотой, ленцой – так, будто это ему ничего не стоит. Весь вид его говорил о том, что, даже если он перестанет махать крыльями, то никуда не упадет, вопреки всяким досужим сплетням, а просто зависнет в воздухе.