— Как насчет вас самого? Пока Надя была в силах ходить на рынок, вы отпускали ее одну?

— Конечно, — ответил купец, пораженный вопросом.

— И что же, по-вашему, я беспомощнее Нади?

— Надя — простая купчиха! Иное дело вы, миледи. То, что вас повсюду сопровождает конный отряд, — это дань уважения супруге ярла.

— Дань уважения ярлу, а не мне, — возразила Кимбра со вздохом. — Меня больше всего порадовала бы вера в мои силы и здравый смысл.

— Так или иначе, а приказы лорда Вулфа не обсуждаются, — резонно заметил Михайла.

— И все же давайте мыслить здраво. Кто осмелится причинить мне вред? Кто осмелится навлечь на себя неудовольствие ярла?

— Неудовольствие? — повторил купец, глядя на нее так, словно она только что назвала ураганный ветер легким зефиром. — Миледи, лорд Вулф не выражает неудовольствия, он гневается и в гневе творит законную расправу. Не хотел бы я навлечь на себя его гнев! Если такое все же случится, молю Бога о том, чтобы в своем милосердии лорд Вулф приговорил меня к скорой смерти.

Кимбра запретила себе вспоминать порку у позорного столба, память о которой все еще была в ней слишком свежа. Ее вдруг поразила ужасная мысль: сам того не ведая, молодой русский купец поставил себя именно в то положение, которого так боялся.

Брат Джозеф, Ульрих, Брита, да и все обитатели крепости знали о запрете Вулфа. Жители города, Михайла в том числе, оставались в счастливом неведении. Кимбра предложила его жене прийти к ней в самом начале схваток, но под предлогом того, что ей будет удобнее там, где под рукой все необходимое. Почему она не сказала правду? Из гордости? Из чувства протеста против навязанного образа жизни? От обиды, что была не столько уважаемой супругой ярла, сколько его пленницей?

Кимбра пришла в ужас при мысли о том, в какие неприятности вовлекла Михайлу. Тем важнее было остановиться, пока еще, быть может, не поздно. Тем важнее было исключить его из происходящего и хотя бы отчасти отвести возможный удар.

По натуре честная, Кимбра решила, что утаит от мужа свои похождения в его отсутствие, особенно если вернется домой в добром здравии. Да и отчего бы не вернуться? В самом деле, что ей угрожает?

Тем не менее Кимбра возвращалась почти бегом. Сумерки надвигались быстро. По дороге, ведущей к воротам крепости, пришлось подниматься уже в темноте, поскальзываясь и то и дело попадая в лужи. К тому же Кимбра устала, а потому сильно запыхалась на подъеме.

К счастью, ворота еще не были закрыты на ночь, хотя это и казалось несколько странным. Она проскользнула мимо стражи, как будто не заметившей ее появления (неудивительно в такую-то погоду), и поспешила к своему жилищу, где, как всегда, было тихо и уютно. Светильники уже горели, излучая приветливый свет, у кровати тлела жаровня. Кимбра мысленно поблагодарила исполнительную Бриту, растянула влажную накидку на вбитых в стену колышках, спрятала котомку в сундук. На миг ей так отчаянно захотелось забраться в постель, под теплый волчий мех, что все тело заныло от предвкушения.

Но живот бурчал уже полчаса, возмущаясь тем, что был в этот день оставлен без обеда и почти без завтрака.

Кимбра решила забежать на кухню и убедиться, что все в порядке. Она никогда не любила кусочничать, но сейчас не возражала бы против легкой закуски, чтобы еда потом легла лучше.

Стараясь держаться незаметно, она обогнула трапезную с другой стороны и вошла в кухню, где было, как всегда в этот час, шумно и многолюдно. Вокруг каждого из трех столов суетились женщины: одни резали мясо на куски, подходящие для жарки над открытым огнем, другие чистили и потрошили рыбу; третьи перебирали овощи. Подростки помешивали в чугунах и поворачивали вертела. Повсюду носились упоительные ароматы. В углу из земляной печи доставали готовый хлеб и клали в плетенки, которые потом ставились в трапезной на столы. Из маслобойни подавали круги сыра.

Кимбре удалось проскользнуть в кухню незамеченной. Усмотрев на подсобном столе корзинку ягод, она направилась прямо туда и как раз жевала с полным ртом, когда вдруг заметила, что вокруг становится все тише и тише. Она обернулась и увидела, что все глаза обращены к ней. Люди замирали в той позе, в какой в этот момент находились: кто с ножом, кто с половником в руках, кто на полушаге.

Кимбра в смущении спрятала за спину руку, перепачканную сладким соком.

— Я не обедала!

Никто не ответил, даже не моргнул. Казалось, в помещении повеяло леденящим холодом и обратило всех присутствующих в статуи. Живыми оставались только глаза, в которых Кимбра прочла жалость, сочувствие… страх. Сердце у нее забилось вдвое чаще, она пошатнулась и вынуждена была схватиться за край столешницы, чтобы устоять на ногах. Только теперь в памяти всплыла деталь, замеченная, но не осознанная из-за грызущего голода.

В жилище, где так приветливо горели светильники и от жаровни шло тепло, на постели лежал знакомый плащ. Лежал там, где муж сбросил его с плеч.

Волк вернулся домой, пока она вопиющим образом нарушала его строгий запрет, не считаясь с тем, что ее ждет в случае очередного неповиновения.

Вместе со страхом Кимбра ощутила радостную приподнятость. Вулф вернулся! Он жив и невредим! Ей оставалось ждать, как он поступит. К противоречивым эмоциям добавилось чувство негодования на то, что все так запутано, так сложно между ними. Если бы она могла лишь радоваться его приезду! Ведь она только исполнила свой долг. Возможно, Вулф все поймет и не станет сердиться.

Кимбра выпрямилась, вскинула голову. Он поймет. Она заставит его понять. Она будет настаивать на своем, пока…

— Вон!

Это слово разбило неестественную тишину, наполнило кухню дребезгом бьющейся посуды и стуком падающей утвари. Зазвучали торопливые убегающие шаги. Помещение опустело, словно выметенное.

Кимбра осталась. Она повернулась к двери, чтобы приветствовать своего супруга и господина, мужчину, которому поклялась повиноваться. Ее разъяренный викинг стоял, расставив ноги и уперев руки в бока. Его глаза горели гневом.

Первый взгляд на мужа заставил Кимбру задохнуться, словно выброшенную на берег рыбку. Мысленный образ, который она лелеяла в памяти, превратился в бледную тень реального Вулфа. Без доспехов и шлема, в рубахе, он тем не менее казался более громадным, мощным и мужественным.

Еще он выглядел неухоженным, словно все это время спал в одежде (так оно, без сомнения, и было). Ему не помешало бы сбрить недельную щетину, вымыть голову, причесаться. Пожалуй, больше всего Вулф напоминал сейчас сказочное лесное существо, какого-нибудь гоблина или лешего.

— Ты! — процедил он сквозь стиснутые зубы.

И все.

Кимбра подумала, что так оно лучше. Она бы не смогла вынести грубо брошенных в лицо обвинений, заслуженных и все же несправедливых, потому что не совершила ничего дурного, а если и совершила, оно не может перевесить сделанное ею добро.