Марлен Дитрих поехала с гастролями в Западную Германию и Западный Берлин. Ее замечательно встречали. Но не все. Однажды в ресторане к ее столику подошла одна немка и плюнула ей в лицо:

– Это тебе за Германию и за то, что ты с нами сделала! Многие немцы говорили в своем кругу, что не могут простить ей того, что она покинула родину, что в трудный час Германии поддерживала ее врагов, а после разгрома Третьего рейха вернулась в Берлин в американской военной форме.

Скорее они не могли простить Марлен того, что она была живым укором. Возможно, завидовали: какая предусмотрительная – вовремя уехала из рейха, а мы поставили не на ту лошадку. Но она как раз в отличие от тех, кто остался в Третьем рейхе, чтобы насладиться любовью власти, не была расчетливой. Ею руководили инстинкт, эмоции, добрые чувства и принципы. Поэтому она покинула Германию и не пожелала возвращаться:

«В Варшаве мы жили в единственном отеле, действовавшем в то время. Женщины выстраивались в коридоре и становились на колени, когда я выходила из комнаты, целовали мне руки. Они говорили, что в гитлеровское время я была вместе с ними. Большую часть времени я плакала. Я шла на площадь к памятнику жертвам восстания в гетто и плакала там еще больше. Меня переполняла ненависть к Гитлеру. Я чувствовала себя виноватой за всю немецкую нацию».

Она не позволила нацистам околдовать себя. Она была талантлива и самодостаточна. Ей не нужны были успех и материальное благополучие за счет других, отправленных в концлагерь или изгнанных из страны. Она не нуждалась в том, чтобы власть устраняла ее конкурентов. Она обходилась собственными силами – побеждала их на сцене или на съемочной площадке.

Она охотно позволяла мужчинам – или женщинам – соблазнять себя. Никогда не придерживалась строгих нравов, нарушала некоторые заповеди, много грешила – по представлениям того времени. Но она не была аморальной, она лишь разрушала табу, которые вскоре исчезли без следа. И она не переступала ту грань, за которой человек становится соучастником преступлений. Она изменяла мужу, но не человечности. Не по этой ли причине ее так гневно осуждали те, кто служил Третьему рейху?

После крушения Берлинской стены она пожелала упокоиться рядом с матерью…

В Берлине ее хоронили под угрозы неонацистов. Неонацисты кричали:

– Неужели забыли, что во время Второй мировой Дитрих заявила, что она гораздо больше скорбит о бомбардировке Лондона, чем Гамбурга?

Городская полиция выставила правящему сенату большой счет за услуги по предотвращению беспорядков во время похорон Марлен Дитрих.

– Меня поражает всплеск фашистских настроений в столь печальный день, – признался один из городских руководителей. – Марлен Дитрих сделала для Берлина гораздо больше, чем Берлин сделал для нее.

Правление свободной демократической партии прислало на могилу венок с лентой: «Ты олицетворяла другую Германию».

Пощечина канцлеру. Беата Кларсфельд

Одна немецкая писательница сказала, что только дважды за те годы, которые она прожила вне Германии, ей пожимали руку, узнав, что она немка. После того, как канцлер ФРГ Вилли Брандт стал на колени в Варшаве перед памятником жертвам уничтоженного гетто. И когда студентка Беата Кларсфельд на съезде Христианско-демократической партии Германии в 1968 году дала пощечину другому канцлеру ФРГ Курту Георгу Кизингеру за его нацистское прошлое. Оба поступка, продиктованные движением души, помогли изменить представление о немцах как тупых и жестоких варварах.

Неизвестно, как развивалась бы Западная Германия, если бы оккупационные власти не запретили нацистскую идеологию и не заставили немцев встать на путь осознания собственной вины. Немцам не хотелось это признавать, но им пришлось услышать, что сам народ несет ответственность за то, что он подчинился диктатору, за все преступления режима. Каждый, кто, видя несправедливость, издевательства, мучения, которым подвергали других людей, ничего не сделал, чтобы их спасти, – виновен.

Неприятие нацистского прошлого стало темой обязательного школьного обучения. Уроки из трагического опыта Третьего рейха в западной части Германии извлекались правильные: в первую очередь нужны демократия и свобода.

В ФРГ началась долгая и тяжелая очистительная работа, избавление от расовых и национальных мифов. Это было совсем не просто – преодолеть не только груз двенадцати лет нацистского режима, но и отказаться от более глубоких традиций, например, от прусского милитаризма, презрения к либеральным идеям. Западные немцы воспитали в себе терпимость и уважение к чужому мнению, освоили то, что им так трудно давалось – культуру спора, общественной дискуссии. В немецкой жизни появилось понятие, прежде невозможное: гражданское неповиновение.

Расцвет Федеративной республики – результат долгих лет тяжелой работы ответственных политиков и деятелей культуры. Они не пошли на поводу у тех, кто предлагал забыть о неприятном прошлом или твердил, что лагеря и убийства – измышления врагов. Процессы над нацистскими преступниками не позволили прошлому исчезнуть. И настал момент, когда молодежь, которая выросла после сорок пятого года, потребовала от отцов ответа: а что вы делали в Третьем рейхе? Почему вы были преступниками?

В 1966 году канцлером ФРГ стал Курт Георг Кизингер, который в свое время вступил в нацистскую партию. Его избрали секретарем первичной партийной организации. Всю войну Кизингер руководил в министерстве иностранных дел отделом радиопропаганды на иностранных языках. Назначение Кизингера главой правительства вызвало возмущение тех, кто считал, что недавние нацисты не смеют занимать государственные посты.

В ноябре 1968 года юная студентка Беата Кларсфельд подошла к канцлеру Кизингеру, окруженному желающими получить автограф у главы правительства, презрительно бросила ему в лицо:

– Нацист!

И прилюдно дала пощечину.

Ее назвали психопаткой, склонной к саморекламе. «Это просто сексуально неудовлетворенная женщина», – вынес свой диагноз один из министров в кабинете канцлера Кизингера, получившего пощечину. Ее отдали под суд. Приговор: четыре месяца условно. А студенческая молодежь, интеллигенция ею восхищались.

Замечательный писатель лауреат Нобелевской премии Генрих Бёлль, которого называли совестью нации, преподнес Беате Кларсфельд букет алых роз.

«Я делаю это из ненависти к проклятым наци, – объяснил Бёлль, – особенно того сорта, к которым принадлежит господин д-р Кизингер: ухоженные нацисты-буржуа. Я делаю это ради мертвых и выживших; ради тех, кто не может себе позволить выразить г-же Кларсфельд свою симпатию, потому что они потеряют свои должности. Я могу это себе позволить и позволяю себе… за многих».

Отец Беаты служил в вермахте, был ранен. В подростковом возрасте она удивлялась, почему родители винят в своих невзгодах кого угодно: американцев, русских, но не самих себя, восторженно или покорно шедших за фюрером? Беата Кларсфельд принадлежит к поколению немцев, которые решили, что они обязаны искупить грехи отцов. И сказать, что виноваты не только