— Если такой проект серьезен, то им, наверное, заинтересуется государство и не одно… Сами знаете об их интересе к подобного рода явлениям…

— Это моя проблема, — сухо ответил Лохматов.

— А где все ваши астрологи и прочее?

— Если будет астролог, то иной.

— А Удод?

— Удод вообще не мой. Тот, который улыбнулся тебе сегодня на бизнес-ланче, к нему имеет некоторое отношение. (Проверить.) Я сказал — только шаман из прежних. И некроманты не нужны. Зачем? Меня от живых людей тошнит, не то, что от мертвых… Видела ведь этих биороботов на приеме? Еще только мертвых не хватало. Скучаю я, дочка, скучаю. Тесно мне здесь, как слону в коммуналке. Расшвырять бы весь этот мировой порядок в пустоту… Запредельную… Вот чего хочет моя бедная душа, Алёнушка. Я человек все-таки уголовный где-то.

Алёна усмехнулась, но была поражена решительностью Трофима.

— Девки мои плачут, не бросайте, мол, Трофим Борисыч. Битые они, но по мне скучать будут. К тому же все было справедливо, и по большому счету я их не обижал… Земнородные бестии… И при расчете не обидел. Каждая пухлый конверт получила. «Столбы», и те прослезились.

— Как же вы без охраны?

— Есть другая охрана, совсем иного качества… А теперь о нас.

Алёна даже вздрогнула.

— Не бойся. Я тебя в лихость не зову. Наоборот, живи своей душой. Нечего тебе в пропасть кидаться, все-таки ты моя дочь. Я оставлю тебе кризисный телефон, если надо, по любой проблеме, звони — все тебе будет оказано. Человек тот надежен, как восход солнца.

Алёне стало грустно.

— И дом опустел. А моя картина?

— Возьму с собой, туда, где мы осядем. И скоро я улетаю. В чужие края… Азия, Африка, Латинская Америка. Намеки там у меня есть на всяких динозавров духа, — рассмеялся Лохматов, — для моей команды. Но и наши хороши. Только ленивы, но если учуют, что цель великая, почти за гранью возможного, себя разорвут, но прорвутся…

— И что же, мы не будем видеться теперь? — как-то наивно спросила Алёнушка?

Лохматов умилился.

— Уеду на год. А потом будем. Мирок этот тесен.

Один из посетителей, похожий на выходца с Востока, подошел к нему и что-то пробормотал. Улыбнувшись, Лохматов в свою очередь что-то шепнул ему на ушко. Потом обернулся к Алёне:

— До свидания, дочка. И никогда не горюй.

Алёна возвращалась на метро, решила съездить к родителям. Душа была в растерянности, далее чуть подавлена разговором с Лохматовым. «Он определенно сумасшедший, — думала она. — Надо же всерьез приняться за то, что нельзя осуществить Хорошо, допустим, древние йоги, великие из них, могли делать со своей душой все что угодно, входить и путешествовать в любые миры, но именно потому, что они соблюдали тайные законы творения… А этот наоборот… То, что могли делать такие йоги, сейчас совершать невозможно, а он хочет того, что в принципе немыслимо. И какой огонь в глазах, зеленовато-синий какой-то». — Алёна вздохнула. — «Какая энергия появилась при осуществлении того, что нельзя осуществить. Странная, дикая энергия, не от творения сего. Впрочем, впрочем, если покушаешься на абсолютно немыслимое, можно вдруг совершать что-то меньшее, но необычное, очень важное, или даже относительно немыслимое. Он же подчеркнул, что не безумен он и начнет с малого по отношению ко всему замыслу, но что само по себе, не дай Бог, конечно, может перевернуть этот маленький мир, — заключила Алёна. — Хотя и надоел же этот маленький мир. Стал как камера пыток для людей… Но может быть гораздо хуже».

Она уже подъезжала к цели, как вдруг цепь ее мыслей, круто перевернулась. Она стала всматриваться в лица людей, сидящих перед ней в вагоне метро.

Лица были разные, больше усталые, озлобленные, но мелькали на редкость интересные, углубленные во что-то. Многие просто читали. Ей полезла в голову мысль: а вдруг теракт, вдруг все погибнут… Погибнут… Она отогнала эту мысль, как назойливую, нездешнюю грязную муху. Опять вгляделась в лица. Один человек пристально взглянул ей прямо в глаза…

И она стала молиться, молиться за всех, кто был с ней в этом вагоне. За их жизнь, за их безопасность, за отвод погибели разного рода — от дикой смерти до гибели души.

Тарас Ротов между тем никак не мог угомониться. Все искал истину, точнее — ее обратную сторону. Умудрился проведать у Леры все подробности Лениной истории. И сразу же вознамерился посетить неуютную больницу, где Лёня лежал в коме. Больница, в общем-то, обычная, районная, куда доставляют на скорой помощи, оказалась какой-то пыльно-заброшенной. В кардиологическое отделение, где мучился Лёня, пропускали в любое время.

Ротов, прихвативший гору конфет и печенья, изумленно для самого себя, беспрепятственно проник внутрь, сунув вахтеру десять рублей.

Кардиологическое отделение протянулось длинным коридором, один конец которого упирался в реанимационное отделение, а другой — в окно, выходящее во двор. По бокам — палаты и все остальное. Тарас сразу узрел ситуацию. Приглядевшись, заметил в палате 501 полумертвого старичка, которого молоденькая сестренка, ворвавшаяся в палату с лекарством, назвала Красов. Сестра моментально исчезла, прямо-таки сбежала из палаты.

Тарас нахрапом подлез к старику и шепнул ему в рот, что он от Пал Палыча. И вывалил гостинцы. Видно было, что старичок не только не воспринимал, кто такой Пал Паныч, но и что такое конфеты. Он со всем примирился, кроме своей смерти. Предлог был найден. Теперь надо было вникнуть в суть того, что происходило с Одинцовым. Тарас пошел разнюхивать в коридор — что да как.

Время обеденное. По коридору двигала столик с дымящимся супом и кашей толстая, до боли обыденная работница. Из реанимационного отделения трупы шмыгали как мыши. На глазах у Тараса, обходя передвижной обед, двое молодых санитаров пронесли носилки с абсолютно одеревеневшей старушкой, чуть прикрытой простыней. «Явный труп», — ворчали больные. Вообще атмосфера была деловая.

Тарас тем временем проявил себя: когда еще кого-то вынесли, он предложил свою помощь. С выпученным животом и глазами на выкате, как боевой конь обратной истины. Молоденькая сестричка, услышав такое предложение, паранормально как-то захохотала… Тарас сразу усек ее и, ловча, завязал отношения — как-то очень аккуратно. «Была бы ночь — я бы ее не упустил», — подумал, а сам игриво спросил:

— Что-то у ваших больных в палате, как у моего Красова, вены не в порядке?

Другая обиделась бы, но Тарас, узнав в ней нечто чуть-чуть патологическое, попал в цель. Сестричка Зоя только хихикнула и ответила, что почти у всех, мол, сразу в вены иглой не попадаем. И вздохнула.

Тарас, собрав в кулак всю свою интуицию, вдруг выпалил:

— А не работает ли тут у вас Аким Иваныч?

И замер в ожидании ответа.

Зоя спокойно ответила:

— А как же. Он работал у нас. Хороший врач. Только недели две назад ушел.