— А что собираешь ты?

— Я, матушка, принадлежу к одной из самых многочисленных популяций коллекционеров — я собираю деньги. Могла бы и догадаться. Чай, не дурочка.

— Так, может, и мне…

— Что такое?

— Примкнуть к вашей популяции?

— Ничего не выйдет. Популяция объединяется на генетическом или физиологическом — уж не знаю, как правильно, — уровне. Словом, мы с тобой разной крови. Понимаешь? Ничего у тебя на моем поприще не получится. И потом — зачем? Я в состоянии оплатить самую безумную твою блажь — собирай хоть Рембрандта. Или ретромобили.

— Рембрандта, говоришь?

Именно в эту минуту Лизе пришла в голову мысль об антиквариате.

Не потому, чтобы очень уж было интересно.

Гораздо прозаичнее — ей надоело бесконечно переделывать интерьерные экзерсисы модных дизайнеров. Поскольку же Лемех числил себя консерватором, экзерсисы совершались в основном на антикварной основе или посредством дорогих мебельных копий, в точности воспроизводящих стиль минувших веков.

Звериное чутье не подвело Лемеха.

Сначала Лизой двигало любопытство.

Позже пробудился настоящий интерес.

И наконец, случилось то, о чем, собственно, он и говорил — она втянулась.

Однако Лиза Лемех, вкупе со всеми прочими неоспоримыми достоинствами, обладала жадным, чрезвычайно пытливым умом. И если уж интересовалась чем-то всерьез — начинала с того, что изучала предмет досконально. В пределах существующих возможностей, разумеется.

В данном случае возможности были почти безграничными: букинистические лавки изобиловали литературой по искусствоведению, многое, впрочем, издавалось в последние годы — довольно быстро Елизавета собрала приличную библиотеку и добросовестно, методично, как, впрочем, всегда и во всем, принялась постигать теорию.

Одновременно без особого труда Лиза Лемех завела знакомства с известными искусствоведами, экспертами — людьми, как правило, скромными, пожилыми, вниманием молодых, красивых и, главное, богатых женщин не избалованными. А Лиза, не скупясь, платила за консультации и короткие лекции, которым внимала с большим удовольствием. От чего расположение к ней педагогов заметно росло. Деньги — деньгами, но человек, по-настоящему интересующийся предметом, априори симпатичен специалисту.

В результате, став уже известной собирательницей антиквариата, Лиза Лемех избежала, пожалуй, главного.

Классического образа состоятельной, амбициозной дамы, усвоившей несколько профессиональных терминов, известных имен — и потому уже всерьез возомнившей себя истинным знатоком и ценителем старины.

Таким матронам не слишком обремененные профессиональной этикой торговцы антиквариатом с особым удовольствием сбывают многочисленные подделки, заливаясь притом соловьиными трелями: «Вот смотрите. Думаю, ничего объяснять не надо. Вы из тех, кто порой видит лучше нас. Так что умолкаю — любуйтесь, наслаждайтесь, думайте. Одно скажу — этого пока не видел никто».

С Лизой Лемех такие манипуляции не проходили по определению.

Никто, впрочем, и не пытался.

Слишком умна, уверена, сильна и образована была эта женщина. Большинство понимали это с первого взгляда. Но и мелкие жулики, неспособные осознать данность, ощущали на уровне собачьего инстинкта — и отползали поспешно.

Словом, скука рассеялась, и тоска не успела накинуть душный саван, жить было интересно, появились идеи. Например, Лиза всерьез подумывала об открытии собственного салона, чему Лемех был почти рад.

И все, наверное, было бы хорошо, если бы 15 октября 1994 года, петляя в путаных арбатских переулках, Лиза не заметила вдруг антикварную лавчонку.

Накануне она исколесила пол-Москвы в поисках подарка одному из любимых старичков консультантов, дружба с которыми становилась со временем все более прочной и теплой.

Лавка была маленькой и, судя по тому, что доселе Лиза ничего о ней не слышала, вряд ли располагала чем-то приличным.

И все же она решила попытать счастья.

Вдруг?

Вышло — вдруг.

Подарок нашелся.

Но тихая гладь душевного покоя, относительная гармония размеренной жизни были утеряны.

Навсегда.

Впрочем, это стало понятно много позже, пока же Лиза была приятно удивлена тем обстоятельством, что встретивший ее антиквар был совершенно не похож на большинство коллег, среди которых, впрочем, встречались приличные люди.

Этот, возможно был не хуже и не лучше многих.

Он был другим.

Уже потом она пыталась анализировать эту непохожесть, разложить ее на составляющие — и выходило, что первым обращало на себя внимание чувство собственного достоинства, которое излучал немолодой, но подтянутый и довольно интересный внешне мужчина.

Кстати, последнее должно было скорее оттолкнуть или по меньшей мере насторожить Лизу. Она не терпела красавчиков и даже просто красивых мужчин, знающих об этом.

Внешность этого, впрочем, незаметно отошла на второй план.

А вот достоинство…

Не демонстративное, как у некоторых, ущербных, как правило, людей. Или подчеркнутое — у субъектов, отчаянно пытающихся скрыть истину: достоинство утрачено окончательно и бесповоротно. Так случилось, и. ничего с этим не поделаешь.

Ничего подобного не происходило с Непомнящим, скорее уж, наоборот, он был подчеркнуто прост.

Однако что-то неуловимое практически сразу создавало представление о человеке в высшей степени достойном.

Возможно, это был взгляд внимательных зеленых, с карими искорками глаз, спокойный, доброжелательный и слегка насмешливый.

Манера держаться с любым человеком, независимо от впечатления, которое он производил, как с равным.

Негромкая, вдумчивая речь, исполненная легкой иронии. Глубокий и мягкий одновременно голос.

Или руки.

Не суетливые, нервные, какие встречаются иногда даже и у особ высокопоставленных.

Не замершие, настороженно сжатые или сцепленные за спиной.

Спокойные, сильные — но одновременно изящные — мужские руки.

И внутренняя сила, которую иногда называют стержнем, была ощутима, и ум, и интеллект.

Много позже — и довольно часто — Лиза с пристрастием спрашивала себя: влюбилась она с первого взгляда?

И всякий раз с чистой совестью отвечала: нет.

Или, возможно, просто не осознала этого.

В те короткие минуты на душе было просто радостно, как давно не бывало прежде. И уверенность была, что эта встреча, конечно же, не последняя. От этой уверенности непривычно волновалось и, сбившись с ритма, трепетало в груди сердце.