С раннего детства отец неустанно шпынял меня всякий раз, когда я выходила из комнаты, не выключив свет. Он постоянно твердил об экономии, и бережное отношение к энергии вошло у меня в привычку. В России для привыкших к копеечной цене услуг людей внезапный переход был болезненным, ведь он противоречил сложившемуся укладу. Для того чтобы привыкнуть к новой жизни, требовалось время. Интересно, по-прежнему ли Юрий часами плескался в ванне, не выключая воду?

Прежний тусовочный образ жизни отходил в безвозвратное прошлое. Темп жизни резко ускорился, и поезд воображения мчал меня вперед на полных парах. Вместе с Людой Новосадовой мы создали фан-клуб, который она и стала вести. Для конкурса «Один день со Стингрей» в почтовом отделении на Тверской я завела ящик для корреспонденции «до востребования», и еще много месяцев после конкурса мы получали письма и рисунки от фанов со всей России. Из этих рисунков на стене у себя в квартире я сделала целый коллаж. Юрий Шевчук, приехав с гастролей в Мурманске, рассказывал, что видел там девчонок, одетых, как я, с такой же раскраской волос и прическами. В информационном вестнике, который Люда рассылала членам фан-клуба раз в несколько месяцев, мы сообщали обо всей моей деятельности и отвечали на вопросы, которые приходили в мой адрес. Включали мы в него и присланные фанами фотографии и Сашины рисунки. И даже придумали и соорудили официальную печать «Фан-клуб Дж. Стингрей».

Федор время от времени появлялся у меня дома, однажды мы даже встречались дома у Большого Миши. Я сходила с ума, дожидаясь его, но мгновенно таяла, как только он возникал на пороге со своей очаровательной, неотразимо-страстной и кокетливой улыбкой. Он согласился снять мой следующий клип, но песню я должна была выбрать сама. Я выбрала песню Виктора со своим английским текстом – Danger[138]. Припев в ней вполне отражал ситуацию, в которую мы с Федором себя поставили.

– Danger, – шептала я ему в предрассветной тьме. – Evil love will burn in the fire[139].

Федор тем временем полностью сосредоточился на клипе. Если он включался в проект, то отвлечь его не могло уже ничто, даже страсть. Снял он его прекрасно, в изысканном черно-белом стиле. Бо́льшая часть клипа была снята на самом деле без меня, в сырой и холодной российской тюрьме, и сюжет его следовал за новым в этой тюрьме заключенным, мускулистым красавцем с тяжелой челюстью и печальными глазами. Федор придумал несколько потрясающе-напряженных моментов: крупный план захлопывающейся двери тюремной камеры, швабра, скребущая тюремный пол. Помню, я как завороженная смотрела на все это во время первого просмотра.

Меня Федор снимал в павильоне. На мне был черный парик и мои любимые новые очки – круглые, с зеркальными стеклами. Голову мою он осветил сзади, так что лицо было видно лишь тогда, когда я поднимала руки, и отраженный от бледных пальцев свет падал на него.

– Поиграй с этим! – подстегивал он меня во время съемок.

Он брал мою руку в свою и медленно двигал ею, показывая, как я могу контролировать сочетание света и тени.

В этой песне я чувствовала себя сильной, дерзкой, острой, загадочной. Если бы только мы могли так же контролировать себя и в повседневной жизни, ускользая, когда нам это нужно, в кромешную темноту!

После Danger мы сделали с Федором еще одно видео – Steel Wheels. Для каждого нового клипа он находил новое ощущение и новое видение. В нем бил неистощимый источник воображения и фантазии. На сей раз мы снимали ночью в подвале старого жилого дома. Выглядело это, как развалины Армагеддона, – вода из проржавевших труб стекает в заброшенный, призрачный мир, заполненный палатками из прозрачного пластика. Большую часть времени нам приходилось ждать – массовки, грима, декораций. Я стояла рядом с Федором и оператором Мишей Мукасеем. Мы дурачились, фотографировали, но я не могла отвести глаз от освещенной ночным сиянием фигуры Федора. Всякий раз, когда он ненароком касался меня или его взгляд встречался с моим, мне хотелось отправить всех домой и тут же, в это же мгновение, предаться безудержной любви. Если уж мы присутствуем при конце света, то зачем сдерживаться?

Съемки, наконец, начались, и мы все оказались поглощены скрытой в полной отчаяния темноте энергией. Клип представлял собой серию ярких, изобретательно поставленных и выразительно снятых сцен: странные, внезапно откуда-то появляющиеся и так же внезапно исчезающие люди, освещенное мерцающими свечами пространство, вращающееся на крупном плане огромное металлическое колесо, беснующийся и дергающийся на поводке с шипами и заклепками пес.

В тусклом свете мрачного подземелья мои белые, как слоновая кость, лицо и руки, мерцали, будто сами источали свет. Лучшие, на мой взгляд, кадры – когда я раскрываю ладони, и на них кровавые пятна, будто меня только что сняли с креста. И еще – красные губы, контрастом со снежно-белыми зубами. Они напомнили мне знаменитую сцену из моего любимого «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[140].

В финальной сцене горящее пламя медленно уходит из кадра, который погружается в сплошную черноту. Мы все стояли в этой тьме, покрытые осыпающимся на нас пеплом, и, когда поняли, что клип, наконец, снят, закричали от радости и восторга.

Летом 1992 года я приняла участие в музыкально-экологическом круизе по Волге под названием «Фестиваль “Рок чистой воды”». Несколько групп, в том числе и из стран Запада (из Ирландии, Италии и Канады), плыли вниз по Волге и на запланированных остановках в шести городах выступали с пропагандой экологического движения. На часть тура я присоединилась к «Бригаде С», Александру Скляру и Сергею Воронову.

Стоя на палубе теплохода между Скляром в бандане с черепом и Вороновым в неизменной черной шляпе, я любовалась проплывающими мимо нас церквями. Выглядело все идиллически мирно. Под лучами теплого летнего солнца все расслабились и, облачившись в майки и шорты, с момента отправления теплохода не выпускали из рук бутылки с пивом. В какой-то момент несколько музыкантов устроили «бутылочный джем», превратив опустошенные бутылки в трубы и ударные инструменты. Есть замечательный снимок Сукачёва и его компании за заполненным бутылками и окурками столом.

Каждая остановка в небольших поволжских городах переносила нас по меньшей мере на сорок лет назад. В одном городе местные жители встретили нас демонстрацией протеста. В руках они держали плакаты: «Не плюй в Волгу – пригодится». Волга веками кормила Россию, но к тому времени запасы рыбы в ней были практически полностью истощены. Гнев и злость людей были понятны. В этой поездке у меня открылись глаза на многое: в провинции, в отличие от больших городов, люди не имели доступа к изобилию продуктов и товаров. Контраст с Москвой – с ее ломящимися от изобилия магазинами, ярко освещенными улицами, броскими витринами и толпами хорошо одетых людей – был разительным.