– Милый мой братец! – воскликнула Вера и с чувством обняла его. – Обещай мне, что бы ни случилось с тобой, ты не забудешь меня!

– Полно, Вера, как я могу забыть тебя, – бормотал смущенный Сашка, тая в ее объятиях. – Ты же знаешь, что я люблю тебя.

– Как сестрицу? – слукавила Вера, определенно кокетничая.

– Не дразни меня, Вера! – взмолился братец. – Я теперь уже не прежний, я могу…

– Что же? – насмешничала девушка.

– Пусти! – вдруг обозлился вовсе по-прежнему Сашка. – Жеманничаешь, как Натали!

Это обвинение устыдило Веру до слез. Она тотчас опустила руки, которыми нескромно обнимала братца, и, силясь скрыть краску стыда и слезы, торопливо занялась работой – штопкой Сашиного носка. Да, она ничем не лучше Натали, вот вся ее суть. Актерка!

С той поры Вера переменилась в обращении с Сашкой. Нет, она не стала его менее любить, но ласкаться уже не позволяла и без нужды не проявляла прежней нежности и пылкости. Он был для нее теперь не мальчик, которому требуется сестринская опека, а молодой мужчина, с которым не следовало переходить дозволенную грань.

Впрочем, встречи их сделались мимолетными, впопыхах: Сашка обыкновенно жил в театре. К концу поста он и вовсе пропал, забрав у Веры последние деньги, чтобы справить кой-какой актерский гардероб. Вера понимала, что ничем более не может ему помочь, разве только согласиться с его выбором и поддержать в затруднительный момент.

Ее же будущность была неясна: денег нет, что делать теперь, неизвестно. А ведь надобно что-то делать. Петербургский господин, гостивший у губернатора, верно, давно уже покинул Коноплев, а более никто не вызывал доверия. И посоветоваться не с кем, просто беда. «Сашка вовсе забросил свою сестрицу», – горевала она, сидя у окна и слушая весеннюю капель.

Наступала весна, великий и радостный праздник впереди – Воскресение Господне. А ей не с кем и в храм сходить, разделить эту радость. Вера припомнила, как торжественно и благостно встречались пасхальные праздники в доме Свечиных. Красили яйца, пекли куличи, готовили пасху. Всем в доме мылось, обновлялось. С каким трепетом, бывало, ждала маленькая Вера этого праздника! Постилась, ходила в церковь. Всем домом они отправлялись на крестный ход и сливались со всеми в одном пении, молитве и восторге. Потом возвращались домой с пасхальными свечками и с удовольствием разговлялись. К этому дню сохранялось самое лучшее, и Акулька с Марьей Степановной превосходили себя в приготовлении отменных кушаний. Все были веселы, счастливы и любили друг друга. И Сашка даже меньше грубил, смотрел необыкновенно ласково и все норовил похристосоваться еще и еще.

Теперь же идет Страстная неделя, на которую обычно выпадают самые тяжелые испытания и искусы. То, что происходит с Верой сейчас, ее нынешнее положение отверженной беглянки, вполне соответствовало сим скорбным дням.

Стоило только подумать об этом, как в дверь постучали. Вера вздрогнула. К ней никто не приходил, кроме Сашки и трактирного слуги, но теперь это определенно был кто-то чужой. Беспомощно оглядевшись по сторонам, Вера с дрожью в голосе произнесла:

– Войдите.

Дверь распахнулась, в номер вплыла дородная особа в салопе поверх пышных юбок и теплом чепце. Она прошествовала к ближайшему стулу и водрузилась на него, поправляя бесчисленные складки и воланы.

– Майне наме Лисавет Густавовна, – на смешанном языке заговорила незнакомка. – Вас рекомендоваль мне херр Бурковски.

Вера смотрела на нее во все глаза, ничего не понимая. Имя Бурковского не предвещало ничего хорошего. Однако девушка учтиво спросила:

– Чем могу вам служить?

– Это я фам могу слюшить, – невнятно ответила дама. – Я слишаль, что ви фесьма трудный полошений. Мой предлошений фам думать и принимать.

– Какое предложение? Я ничего не понимаю, – заволновалась Вера, смутно предчувствуя что-то гадкое.

Дама важно поправила ридикюль и продолжила с расстановкой:

– Я имейт зафедений, ошень приличный, только для бокатых господ. Фаш милый личико будет фесьма успешен. Кароший услофий, шалофанье и фаши, – она не могла подобрать слова, – чайные. Натюрлихь, доктор и кароший здорофий, мы замечательно следим.

Она умолкла и ждала ответа. Вера все еще не понимала, что желает нежданная гостья.

– Коли вы о театре, то я подумаю. Да, положение мое незавидное, но и положение актрисы мне вовсе не по душе.

– Найн, – прервала ее Лизавета Густавовна. – Нихт театр. Майн зафедений лючий ф гуперний. Мои дефушки имеют колоссаль успех. Бокатый наряд, деньги, много деньги. Was sagen Sie? Что фи скашете?

– Сдается мне, – наконец поняла Вера, – вы хотите сделать из меня продажную женщину? – Ее голос дрожал от негодования. – Как вы посмели? Кто вам дал это право? Негодная сводня! Пожалуйте вон!

Вера торжественно поднялась, подошла к двери и, распахнув ее, трагическим жестом указала направление, коему должна была следовать непрошеная гостья. Лизавета Густавовна поджала губы и неторопливо поплыла к двери, всем своим видом изображая попранное достоинство. В дверях она остановилась и менторски изрекла:

– Фи пожалейт. Я не стану брать ви с улица, даше не просить потом.

– Убирайтесь! – окончательно вскипела Вера, задыхаясь от возмущения.

Дама еще что-то бормотала о «херр Бурковски», когда негодующая Вера захлопнула дверь и без сил привалилась к ней. Неужели и к этому надобно привыкать? Разве нет никакого другого пути у одинокой девушки? Она невольно взглянула на портрет. Убежать от судьбы наложницы любимого мужчины, чтобы после оказаться в борделе? Тоска, безысходность.

Потеряв на миг всякую надежду, Вера без сил упала на кровать. Она закуталась в шаль и пролежала так до вечера, пока не явился Сашка. Заметив, что с сестрой что-то неладное, Сашка стал допытываться, что произошло. Вера рассказала ему о давешнем визите. Юноша выслушал, сокрушенно качая головой, и пробормотал:

– Бурковскому вперед не миновать, верно, каторги, – и задумался, нахмурившись.

Подумав, юнец вдруг повеселел и предложил:

– А знаешь, Вера, приходи к нам в театр! Бьюсь об заклад, Антип Игнатьевич тебя непременно возьмет. Он уже не раз о тебе справлялся.

Девушка смотрела на него тускло и безжизненно.

– А и верно, – тихо проговорила она. – Есть ли разница? – Проглотив слезы, она заключила обреченно: – В актерки так в актерки…

Чтобы ее отвлечь и растормошить, Сашка принялся рассказывать о нарождающемся спектакле. Выходило, что с Офелией просто беда. Натали груба, стара для этой роли, но она премьерша и никому уступать не желает. Да, впрочем, и некому. Молоденькие артистки все из мещанок и вовсе бездарны, с дурными манерами. Вот если бы Вера сыграла…

Сашка заметил, как в безжизненном взгляде девушки мелькнул интерес. Он задел ее за живое.

– А что, если и впрямь, – медленно заговорила она, – сыграть Офелию, а после – будь что будет?