— Ты тогда совсем мелкая была, наверное, в школе училась, Леночка. А меня уже весь Питер знал. Правда, он тогда не Питер звался, а Ленинград. Ты вот в преферанс играешь?

Лена даже улыбнулась неожиданному вопросу:

— В преферанс? Только с компьютером!

— Э-эх! Разве это игра! Ни живых людей, ни живых денег. В чем смысл-то?! Правда, я сейчас и сам префом редко балуюсь. Есть игры и попроще. Деньга скорее в «очко» вылетает. А преферанс он времени требует — сутки-двое, как минуты летят. Да и партнеров стоящих искать надо. Со мной игрок с понятием редко сядет, а с теми, кто без понятий, — я сам не сяду за стол. Я себя уважаю. Максим Аронов — это марка. Вот, Леночка, ты даже с компьютером, когда играешь, там подсчет потом ведется — ты видела по какому принципу?

— Да нет, внимания не обращала, — растерянно ответила Лена.

— Ну как игра называется?

— Преферанс…

— Тьфу! Чему вас в милиции учат!

«Ну уж точно — не в преф с компьютером играть, а таких, как ты, искать да ловить», — язвительно подумала Лена, но вслух говорить не стала.

Но Максим настаивал:

— Ну как сам расчет называется? «Сочинка», «ростов», «ленинградка»?

— «Ленинградка», кажется… — с трудом припомнила Лена.

— Вот! — Аронов со значением поднял указательный палец и погрозил: — «Ленинградка»… А почему? Потому что Питер тогда звался Ленинградом, а я жил тут, как и сейчас. Я сам никогда и никуда не ездил. Но меня все знали, все ко мне ездили. Турниры тут устраивали. Из Ростова приезжали. Из Магадана приезжали. И Урал, и Воркута, и Минск, и Киев. С летних южных курортов — Крым, Одесса, Кавказ — зимой все ко мне ехали. И у всех свои правила. А я им сказал: «Если вы ко мне приезжаете — то будете по моим правилам играть!» И они все согласились. И так появилась «ленинградка». Что такое «сочинка»? Это только балбеса курортника дурить, у которого отпускные деньги карман тянут. А «ростов»? С этим жлобским вистом, да где распасы от «восьми» без соскока и выхода! Где за недобор вистующему в «гору» вдвойне пишется! Так играть только уголовники садятся, это не для приличного человека игра… — уголовника-рецидивиста Максима Аронова явно несло, он просто соловьем разливался, но остановиться не мог, да Лена и не собиралась его обрывать, хотя многое она уже успела почерпнуть и из его тщательно составленного досье…

— Так вот, «ленинградка» — это самая большая справедливость в «префе», запомни это, ласточка. И «ленинградку» придумал я — Максим Аронов. Потому что Аронов — это марка.

— Максим Анатольевич! А все же зачем вы фамилию поменяли? Если Аронов — это марка, — не удержалась-таки Лена, чтобы не поддеть.

Старый шулер осекся на полслове и вздохнул:

— Молодая ты, Леночка, не понимаешь! Я же в приличных домах бываю. У меня знакомства и связи. А за этой фамилией я же сидел. — Максим Анатольевич тяжело вздохнул. Видимо, ничего приятного в воспоминаниях о том, как он «за этой фамилией уже сидел», для Аронова не было. И он вернулся снова к самовосхвалению: — И пойми, ласточка, шулер — это не вор и не мошенник. Шулер — это актер. Вот, думаешь, так просто было к Бурцеву подъехать? Он лох и фраер был, это да. Но он все же игрок. А игра — это риск, это азарт. Думаешь, испугался бы он старого еврея, несколько десятков лет назад придумавшего «ленинградку». Нет не испугался бы, — вдруг взгрустнул Аронов. — Но зато бритого уголовника Фирсова он еще как испугался. Он бы мне не только осмий, он бы мне маму родную приволок, если бы та жива была…

Лене уже наскучило слушать все это бахвальство, но прервать словесный поток она была не в силах. Поэтому она решила не обращать особого внимания на болтовню своего спутника. Лена смотрела на Финский залив, вдоль которого пролегало шоссе. Было время заката, и открывающийся вид производил впечатление. «А я ни разу даже не искупалась в этом году, — с тоской подумала Лена. — Вот Гордеев хоть успел в круизе покуролесить». Тут она вспомнила, что Юрий Гордеев в данный момент отдыхает совсем на другом «курорте» и невольно хихикнула.

— Смеешься, ласточка? — отозвался Аронов, принявший Ленин смешок на свой счет. — А мне вот вовсе смешно тогда не было. С женщинами с тех пор играть не сажусь. Вот дурища-то оказалась. За нее я и попал. Она мне машину вместо долга поставила. А я как дурак и взял. Ну а потом началось — доверенность, продажа, нотариус, ну а машина-то паленая оказалась. Девка соскочила, а я сел. Да, вот так…

Но Лена уже не слушала продолжение истории. Ее внимание привлек белый джип, неотступно следующий за их мерседесом. Он ехал за ними как привязанный уже последние десять минут, но тут пошел на обгон. Джип поравнялся с ними, и внезапно Лена увидело дуло автомата, направленного прямо на нее из открытого окна.

— Максим, пригнитесь! — закричала она, и сама сползла с сиденья вниз, сгруппировалась, готовясь к удару, выстрелу, взрыву, прыжку, готовая к любой неожиданности.

Но стареющий карточный шулер не обладал столь стремительной реакцией. Максим Аронов не успел даже повернуть голову на крик Лены, как его прошила автоматная очередь.

Лена, не вставая с пола, вцепилась в руль и попыталась сохранить управление «мерседесом». Ей хоть и с трудом, но удалось это сделать. Не видя ни дороги, ни других автомобилей, Лена сумела затормозить движение «мерседеса» и «причалить» возле обочины.

Откинув падающий на нее труп Аронова, Лена выскочила из машины, на ходу передергивая затвор пистолета, который, разумеется, был ей возвращен еще на даче, как только им удалось прийти к консенсусу с Максимом. Казалось, что все это — и ресторан, и похищение, и дача — все это происходило несколько лет назад. А сейчас существует только это пустынное шоссе, труп у нее на руках, и стремительно удаляющийся в противоположную от города сторону белый джип. Догонять его не было смысла. Лена опустила пистолет, достала свой сотовый и позвонила «02», сообщила о происшедшем, назвала и номер джипа, который ей все же удалось разглядеть.

Больше ничего она сделать не могла. Лена села на траву возле машины и разрыдалась…

— Тоомас Куухолайнен… — Лена пролистнула дело, лежащее перед ней на столе, и обратилась к заключенному: — Так, может, вы объясните, Тоомас, с какой целью вы покушались на жизнь заключенного Ольховского?

— Я нет. Я на него не покушался, — ответил ей Тоомас-Таможня с мягким прибалтийским акцентом.

Лена Бирюкова нахмурилась:

— А вот мы обладаем совсем иными сведениями. И у нас есть показания и самого потерпевшего, и ваших сокамерников.

— Им показалось, — продолжал настаивать Таможня. — Я сегодня этого Ольховского спас. Его камера судила, думали, что он переодетый милиционер. Я за него показания дал. Зачем мне его убивать было?

— И что же вы делали рядом с потерпевшим? Зачем вы на него набросились?

— Я не бросался. Я подошел к нему одеяло поправить. Я думал, что мы теперь друзьями станем с ним. Я его спас. Зачем вы говорите, что я его убивал?