Кэтрин возилась с малышом самозабвенно. Все, что она любила в графе, хотя и боялась признаться в этом даже себе, она видела теперь в крошечном Роберте. Она с гордостью разглядывала черные кудряшки на маленькой головке, рассматривала его постепенно темневшие, так же как и у Джули, глазки. Они становились все более осмысленными и следили за каждым ее движением, совсем как когда-то глаза Фрэдди. Уверенность малыша, что все должны нянчиться только с ним, тоже досталась малышу от отца. Даже в прикосновениях к его нежной, коже и в том, как Роберт дотрагивался до ее губ своими длинными пальчиками, угадывался сын графа Монкрифа. Кожа мальчика была такой же бархатистой и приятной, а волосы такие же мягкие и шелковистые.

Кэтрин любила в своем нежданно зачатом и тайно рожденном ребенке все. Она могла часами сидеть, держа на руках спящего младенца, уткнувшегося маленькой головкой между ее плечом и шеей. Она ощущала настоящий восторг, чувствуя его дыхание возле своей груди, которую так любил целовать Фрэдди. Истинное удовольствие доставляло ей мыть его, одевать, разговаривать с ним, хотя малыш не понимал ни одного слова. Каким-то странным образом любовь к ребенку, изменила и ее отношение к графу. Она теперь испытывала даже что-то похожее на благодарность за то, что он изменил ее жизнь, дал ей узнать, что такое настоящая страсть, и подарил ребенка.

Поначалу она опасалась, что Джули будет ревновать к малышу, как это часто бывает у детей. Но девочка души не чаяла в своем маленьком братике и готова была часами играть с ним. Она учила его переворачиваться, а потом и садиться. Роберт отвечал ей полной взаимностью. Стоило Джули отбежать от него, как он оглашал дом громким плачем. О том, чтобы уехать, Кэтрин уже и не думала. Беpта стала для них как мать. С каждым днем силы Кэтрин прибывали, а у старой женщины убывали. Чтобы не расстраивать Берту, Кэтрин не заводила разговоры об их весьма неопределенном будущем и старалась дарить ей свою любовь и заботу. Она взяла на себя все посильные ей домашние хлопоты и очень уставала. Несмотря на это, сон не сразу приходил к ней, и она часами лежала в тишине, вглядываясь в смутные очертания спящих детей. В это время она думала об их отце, но что именно, не знал никто.

Вдовствующая графиня Монкриф в течение всего путешествия сидела с поджатыми губами, не проронив ни слова. Ее горничная Дженни очень устала и была голодна, но предпочитала помалкивать. В голове графини, словно рассерженные пчелы, роились невеселые мысли, касающиеся в основном старшего сына. Дженни тихо, чтобы этого не заметила госпожа, вздохнула.

В Мертонвуде осталась лишь немногочисленная прислуга. Когда они приехали, графиня большую часть утра провела со старым садовником, и Дженни могла поклясться что темой разговора были отнюдь не розы. Горничную разбирало любопытство. Ей очень хотелось узнать, что же опять произошло с графом, из-за чего взгляд графини стал таким рассеянным и задумчивым, а губы сошлись в одну прямую линию. Такой она видела графиню последний раз несколько лет назад, когда молодой граф соблазнил юную, только что окончившую школу девушку.

Дженни не сомневалась, что вовлечена в безнадежное дело, которое затеяла графиня, пытаясь исправить очередную ошибку графа. Граф Монкриф обладал невероятной способностью делать деньги и создавать постоянные проблемы в общении с людьми. Горничная вздохнула. Она работала у графини более двадцати пяти лет и хорошо знала Фрэдди. Она сочувствовала женщине, имеющей несчастье быть матерью человека, чье имя часто мелькает в разделе скандальной хроники лондонского «Наблюдателя». Обвинения в адрес графа иногда были совершенно беспочвенны, но он был из тех людей, вокруг которых постоянно крутятся слухи и сплетни.

Когда Фрэдди было двенадцать лет, например, случилась история с горничной. Никто не мог и подумать, что мальчик в таком возрасте может проявлять столь заметный интерес к особам прекрасного пола, а тем более графиня. Иначе она бы не держала в служанках столь миловидных девушек. В школе, в которую он поступил в тринадцать лет, пристрастие Фрэдди сохранилось. Его наставники отмечали блестящие способности мальчика, но основное содержание их писем графине сводилось к перечислению ужасных похождений юного донжуана со своими многочисленными подружками. Большую часть каникул, когда Фрэдди приезжал домой, графиня проводила в бесполезных разговорах с сыном о его поведении и в переговорах с его преподавателями, которым обещались солидные суммы, чтобы юный граф Латтимор мог снова вернуться в школу, затем появилась Моника… Дженни даже вздрогнула, и графиня недовольно посмотрела на нее. Дженни слабо улыбнулась и отвернулась к окну, стараясь прогнать мысли о тех днях, когда имя Латтиморов, словно холодным плотным туманом, окутала скандальная слава.

Моника — молодая обожаемая жена Фрэдди — была не в состоянии оставить без ответа ни одного вожделенного мужского взгляда, как другие женщины не оставляют без внимания новую модную шляпку, попавшуюся им на глаза. Моника набрасывалась на понравившегося ей мужчину, как паук на муху, попавшую в его сети. Она относилась к графине не как к свекрови, а как к сопернице. Может, так оно и было, кто знает? По крайней мере погибла Моника вместе с отцом Фрэдди во время несчастного случая, который произошел, когда они в карете возвращались из Оксфорда. Почему они оказались вместе и что делали в Оксфорде, никто достоверно не знает. Также неизвестно, чем они занимались в Мертонвуде, где провели несколько недель. Ни граф, ни его мать никогда не обсуждали при посторонних этот вопрос. Это была их совместная тайна, которую они хранили в себе. Может быть, этим и объясняются их отношения друг к другу.

Графиня, как никто другой, относилась к необузданным выходкам сына с пониманием и даже сочувствием. Кто знает, может, она чувствовала, что Фрэдди просто необходимо любым способом отвлечься от страшной душевной раны?

Сама графиня с тех пор довольно сильно изменилась. Она уже не была той светской женщиной, озабоченной только своей внешностью, нарядами и семейным очагом. Она стала интересоваться жизнью и делами, происходящими за пределами ее благоустроенных усадеб. Переживания, связанные с трагической гибелью мужа, явно пошли ей на пользу. А вот о Фрэдди этого не скажешь. Его поведение день ото дня становилось все более безнравственным.

Дженни прекрасно понимала, что их ранний отъезд из Лондона и натянутое молчание графини во время всей поездки, было связано с каким-то новым неблаговидным поступком графа. Но Дженни предпочла благоразумным сдержать свое любопытство. Если графиня захочет рассказать ей об этом, то она сделает это сама.

В свою очередь, Мириам Латтимор не сомневалась, что горничная прямо сгорает от нетерпения узнать о случившемся. Для нее не было секретом, что Дженни относится к графу, мягко говоря, с неодобрением. Порой поступки Фрэдди шокировали и ее саму. Никакими словами нельзя было выразить душевное состояние графини. В ней вспыхивали обида и злость на сына, на саму себя. Она испытывала к нему жалость и не знала, как ей себя вести в подобном случае. Фрэдди всегда был добрым, но очень часто скрывал это в собственных интересах и проявлял свою доброту в поступках, которые совершал, не афишируя свое участие в них. И никогда не был деспотом.