За домом был вырыт погреб, в него мы спрятались и затаились. В погребе было крохотное окошко. Мы видели, как немцы и казаки ведут наших пленных. Немцы подожгли стога сена во дворе, пламя охватило и дом, в котором мы ночевали. Дым низко стелется, мы начали задыхаться. Решили выползать и принять смерть в бою. Сразу же нарвались на немецких пулеметчиков…

Из четырех человек я один уцелел… В дыму дополз до берега, залег в кустарнике. Наша артиллерия молчала, немцы ее подавили еще при первом артналете. Немцы стояли группами на крутом высоком берегу и хладнокровно расстреливали наших солдат, пытавшихся перебежать через Дон на левый берег. Лед на середине реки был разбит, через каждые пять-семь метров зияла полынья. В пятидесяти метрах от меня стояла группа немцев и смеялась, наблюдая, как под их огнем падает на кромке берега очередной, сраженный немецкой пулей, наш солдат. Как вы сами понимаете, в плен я сдаться не мог… И рванул! Была-не была! Скинул сапоги, полушубок, и побежал вниз к реке… Бежишь по льду, потом вплавь через полынью, а дальше снова по льду… А немцы по мне стреляют! Пулемет надрывается!..

Тяжело вспоминать о тех мгновениях…

Удалось мне добраться до нашего берега.

Пополз через кусты к лесу, который находился где-то в 300 метрах. Слышу протяжный стон из воронки, слабый крик: «Помогите…» Заполз туда. Лежит наш раненый солдат с вырванным осколком куском грудной клетки, даже легкие были видны. Нательную рубашку мокрую с себя снял, чтобы ему рану прикрыть.

Пока рубашку на куски рвал, легкие солдата стали серого цвета. Сотни вшей заползли с его тела внутрь раны, облепив еще теплую и окровавленную плоть…

Закрыл рану и потащил его на себе. В лесу стояла наша артбатарея. Туда я приполз. А солдат раненый умер на моих глазах через пару минут…

Два бойца довели меня до землянки, укрыли полушубком, налили кружку водки. Через несколько часов я, в чужих валенках и шинели, пошел на место сбора остатков полка…

Нас пополнили. Вместе с другими частями дивизии станицу отбили.

Везде лежали замороженные трупы наших товарищей. На площади, где был КП полка, лежали изуродованные немцами тела наших командиров…

Пошли в наступление дальше, на северо-запад Ростовской области. Я вернулся в свою вновь сформированную роту, командиром взвода 82-мм минометов. Но вскоре, когда шли бои между Ростовом и Таганрогом, в направлении на Миус, меня серьезно «зацепило». Пошел поднимать стрелковый взвод в атаку… Немецкий пулеметчик не промахнулся. Прострелил мне всю шинель, кобуру, но две пули попали в ногу. Из боя меня вытащили, погрузили в сани и привезли в гражданскую больницу.

Наши подвижные армейские госпитали застряли где-то в тылу.

Кинули меня на цементный пол, вот так, три дня, без перевязки и еды пролежал. Появился через трое суток персонал больницы, работавший и в оккупации. Они и оказали первую помощь раненым бойцам. Почти два месяца пролежал в этой ростовской больнице. А потом нас, еще окончательно не выздоровевших, начали выписывать с формулировкой: «Направляется на долечивание при части, сроком на две недели».

Со мной был старший лейтенант Жук, передвигавшийся на костылях после ранения в ноги. О том, как мы с ним возвращались на фронт, можно отдельную книгу написать.

Попал я под Сталинград, в донские степи. Наш 594-й стрелковый полк 207-й стрелковой дивизии занимал оборону северо-западнее Сталинграда. Бои были настолько кровопролитными, что после недели пребывания на передовой я не верил, что еще жив и даже не ранен! Сделал «головокружительную карьеру», уже на третий день командовал отделением, в котором осталось четыре бойца вместе со мной. Остальные выбыли из строя уже в первых боях. А еще через пару недель стал сержантом.

Иногда было так тяжело, что смерть казалась избавлением. И это не пустые слова…

Бомбили нас почти круглосуточно. Люди сходили с ума, не выдерживая дикого напряжения. Бомбежка по площадям… За войну пришлось десятки раз бывать под бомбежкой. На так называемом «Миусском фронте», на Самбекских высотах, Матвеевом кургане, Саур-Могиле, в Дмитровке, по ожесточению и упорству боев названной «малым Сталинградом»… Хуже нет кассетного бомбометания. Двухметровый цилиндр раскрывается, и десятки мелких бомб идут косяком на цель. Неба не видно. Если нет надежного укрытия или в поле попался — пиши пропало. Бомба, что над тобой отделилась от самолета, эту пронесет. А вот та, что с недолетом — твоя… Истошный вой летящих бомб… Визг становится нестерпимым. Лежишь и думаешь — если убьет, только бы сразу, чтоб без мучений…

Расскажу просто об одном боевом дне лета 1942 года. Занимали оборону возле разъезда № 564. На путях стоял эшелон сгоревших и разбитых танков Т-34. Никто не знал, какая трагедия здесь разыгралась и как погиб этот эшелон. Утром пошли в атаку, при поддержке танков и, просто фантастика для 1942 года, при поддержке огня «катюш». Отбросили немцев на километр, дело дошло до штыковой атаки. Мне осколок поцарапал губу, а я, в горячке боя, долго не мог понять, почему капает кровь… Наш танк намотал на гусеницы провод. Послали двух связистов, никто не вернулся. Командир полка подполковник Худолей посмотрел на меня: «Комсомол, личным примером!» Мою фамилию многие не могли выговорить, прозвали меня «Комсомол», поскольку к тому времени я уже был комсоргом роты. Пополз к подбитому танку, оба связиста убитые лежат. Работа немецкого снайпера. Чуть приподнялся — выстрел! Пуля снайпера попала в тело уже застреленного связиста. Лежу за убитыми, двинуться не могу, снайпер сразу убьет… Зажал концы проводов зубами. Есть связь! Мимо ползет комиссар полка Дынин. Это был уже пожилой человек, который, будучи комиссаром медсанбата, сам напросился в стрелковый полк. Сердце и совесть патриота не позволили ему находиться в тылу. В атаку ходил наравне со всеми. Увидел меня, рукой мне махнул, и в то же мгновение его снайпер сразил. Тут началась заварушка, обрывки провода скрепил, под шумок вскочил и добежал целым до наших окопов. Пришел на НП батальона, а комбат ухмыляется: «Прибыл к месту службы». По телефону уже передали приказ: «сержант Гольбрайх назначается комиссаром батальона».

Дали мне в руки котелок, а в нем — макароны с тушенкой. Начался артиллерийско-минометный обстрел, я телом котелок закрыл, чтобы комья земли в еду не попали. Рядом окоп артиллерийских наблюдателей. Пару секунд я замешкался, а потом пополз, а в этот в окоп наблюдателей — прямое попадание… До ночи продержались. Когда стемнело, пришла кухня: выдали кашу и чай. Каждому наливали по половине котелка чая. Хочешь пей, хочешь — руки от чужой крови отмывай… Стоит наш подбитый танк, внутри что-то горит и взрывается. Солдат, судя по внешности из Средней Азии, подходит к танку с котелком каши, подвешенным на штыке. С чисто восточной невозмутимостью он ставит котелок разогреть на догорающий танк…