– Ну ладно, ладно, – пошел на попятный Борис, подняв ладони вверх, как бы сдаваясь, – это для дела. Для дела! Так что держи марку.

– Постараюсь, – пообещал Виктор и откланялся. Надо было еще успеть заскочить домой, проведать мать, а по дороге закупить продуктов.

Небольшая река, напоминающая ну, скажем, Яузу. По обоим ее берегам люди. Их много. Лиц их не видно. По течению реки сами по себе плывут пластиковые одноместные лодки с маленьким пластиковым веслом каждая. Почему-то мне очень важно: поймать лодку и забраться в нее…

Я бегу по воде на середину реки к приближающейся пустой лодке. Глубина воды в реке – чуть повыше колена. Я это очень хорошо понимаю, ведь некоторые люди стоят в воде.

Я ловлю лодку, с трудом (почему-то) удерживаю ее, падаю на пластиковое сиденье.

Непонятно, каким образом у меня на коленях оказывается женщина. Она что-то говорит мне и смеется, слов ее я не слышу. Чувствую себя безмерно счастливым и абсолютно свободным…

Я пытаюсь грести веслом, нас несет по течению. Неожиданно звонит телефон.

«Откуда здесь телефон?» – четко осознаю эту мысль.

Телефон звонит громче, настойчивее. Осматриваю дно лодки. Снова звонок.

«У нее сотовый?» Оборачиваюсь к женщине.

Она смеется и… исчезает.

Нестерпимо, назойливо зазвонил телефон. Я проснулся.

– Да?

– Могу я поговорить с Юрием Петровичем? – подчеркнуто вежливо произнес старушечий голос.

– Я слушаю вас.

– Доброе утро, Юрий Петрович, надеюсь, не разбудила? – И не дожидаясь моего ответа, продолжила: – Вы знаете, мой муж, мой первый муж, был склонен к некоторой рисовке, к позе. Он не говорил, а высказывался. Сентенциями…

– Послушайте…

– Да-да, именно сентенциями…

– Вы меня с кем-то спутали. – Я почувствовал, что начинаю раздражаться.

Старушка задумалась.

– Вы Юрий Петрович Гордеев? – с надеждой в голосе спросила старушка.

– Да, но…

– Так вот, – старушка успокоилась, – мой первый муж не говорил, а высказывался. Представляете, сентенциями…

Я включил телевизор.

– …Смешно. Сейчас смешно. А тогда я ужасно злилась. Иногда вспоминается кое-что… Ну, например, он говорил так: «Горение и гниение – один химический процесс, только предмет гниет долго, внутри себя, не отдавая тепла окружающему миру. Горение же приносит пользу».

Первый канал, второй, третий, – я переключал каналы. Телефонную трубку положил на пол, поудобнее устроился в кресле.

«Мало ли, – думал я, – может, ей, бедной, дома и поговорить-то не с кем». Отключить старушку мне было почему-то неудобно.

К старым людям, особенно к старушкам, у меня всегда было странное отношение. Я испытывал к ним смешанное чувство вины и раздражения.

Раздражение оттого, что они бесконечно болтали, и еще от их внешнего вида: меня всегда неприятно удивляло, что женщины с некоторого возраста перестают следить за собой.

Ну а вину – от осознания неправоты своего раздражения. К этому еще примешивалось чувство страха: я видел в каждой старухе женщину и думал: «Неужели и та, которая сейчас моя, когда-нибудь будет такой?..» Старая женщина – это же так неэстетично.

Раздумывая таким образом, я продолжал переключать каналы: мультфильм, «Вести», какое-то старое советское кино, мексиканский сериал… Все прочитывается и просчитывается с первого кадра. Скучно. Надо будет придумать какое-нибудь новое развлечение. Я встал с кресла, прошелся по комнате.

Едва не наступив на телефонную трубку, вспомнил о старушке. Старушка все еще продолжала говорить:

– По молодости я считала, что он сам не горит…

О господи… Придерживая трубку возле уха, я сварил себе кофе, раздумывая о планах сегодняшнего дня, решил позвонить Турецкому. Голос старушки звучал фоном:

– Так вот, в той самой папке с фотографиями была и ваша визитная карточка. Я посмотрела и решила позвонить. А мой первый муж…

Стоп.

– В какой папке?

Ответ на этот вопрос я уже знал: конечно, в той самой, которую я ищу. Фотографии Марины. В это трудно было поверить, однако мысль о тех самых фотографиях первой пришла мне в голову.

– Там фотографии… Мужчины и женщины… Я подумала…

– Адрес? – быстро спросил я.

– Мы развелись двадцать два года назад, я не знаю, где он сейчас, – заволновалась старушка.

– Кто?!

– Мой первый муж…

– Ваш адрес. Я приеду к вам за папкой с фотографиями.

Быстро получить адрес не получилось: бабушка все путала, сбивалась, в конце концов выяснилось, что она сейчас живет на даче, а своего адреса, точнее, адреса своей дачи не знает. Поговорив со старушкой еще минут пятнадцать, я выяснил, где находится ее дача, набросал даже план на листке бумаги.

– Я сейчас приеду.

Интересно, какая связь между мной, папкой, старушкой и ее первым мужем? Я ужаснулся, приготовившись к часовому монологу старушки. Разумеется, обо всем с самого начала.

«Мой первый муж был склонен к некоторой рисовке, к позе, он не говорил, а высказывался…»

Старый участок представлял собой довольно жалкое зрелище, которое вряд ли можно было назвать дачей. Все плодовые деревья были изъедены червями. Вдоль забора рос сорняк, я бы даже сказал, деревья сорняка, это было единственное, что росло на этом участке хорошо.

Дача была в полтора этажа: первый – в два окна, да покосившаяся дверь, второй – чердак с треснутым оконным стеклом. У входа в дом стояла азиатская каменная баба с маленькой головой и обвислой грудью, из тех, которые встречаются в степях Приазовья. Ее плечи и грудь покрылись зеленовато-серым мхом, у ног росли мелкие грибы-поганки.

– Смешно… Сейчас смешно, а тогда я ужасно на него злилась… Представляете?..

Я решил набраться терпения.

Вглядываясь в лицо каменной бабы, я невольно сравнил ее с Ривой Абрамовной. Именно так представилась старушка. Последняя явно выигрывала: коротко стриженная белая голова, морщинистое лицо, удивительно наивные блестящие глаза…

Папка уже была у меня в руках. В принципе я мог подняться и уйти, но что-то удерживало меня здесь. Старушка явно готовилась к моему приходу: накрасила морщинистые губы, нарумянила щеки…

Опять то самое смешанное чувство вины страха и раздражения.

Неожиданно я понял: это ее звездный час. За долгие годы одиночества она наконец-то стала для кого-то интересной, и этому человеку готова была рассказать всю свою жизнь.

Она здесь жила, на чердаке второго этажа, если только его можно было назвать вторым. Первый сдавала постояльцу.