…Ботанический сад. Поляна вся в цветах, сквозь которые скорее угадываются, чем различаются их обнаженные тела, но зато лица видны отчетливо: счастливое – ее и спокойное, чуть ли не холодное – его… Неужели она не замечала? Настолько была влюблена? Или просто хваталась за соломинку: хоть какая-то ласка, тепло, которых ей так не хватало…

У нее были удивительные глаза.

Лариса с фотографии смотрела на меня. Я вспомнил этот взгляд: когда она впервые появилась в Ялте в моем номере, потом еще несколько встреч…

Она смотрела на меня, словно прося о помощи. Я вспомнил о решении Турецкого «избрать мерой пресечения взятие под стражу». Ужаснулся: почему же я до сих пор ничего об этом не знаю? Я же должен защищать ее…

Я перебирал фотографии. Честно говоря, лицезреть интересующую тебя женщину в объятиях другого не самое приятное занятие. Наконец я успокоился.

В конце концов, это решение принял Турецкий, вот пусть он и проводит «взятие под стражу», но без меня. А я потом появлюсь, как настоящий мужчина, и спасу ее.

Машину, уезжая на дачу, я оставил на стоянке у вокзала. И теперь поехал в кафе, где мы договорились встретиться с Александром Борисовичем.

Турецкий уже ждал. Вместо приветствия я протянул ему папку. Александр Борисович углубился в нее. Я невольно улыбнулся: оказывается, не я один…

Турецкий строго посмотрел на меня:

– Ты уже обратил внимание на качество фотографий?

– Конечно, Александр Борисович.

Турецкий меня понял:

– Должностные обязанности иногда не позволяют относиться к людям так, как хотелось бы. С той теплотой и доверием, которые к ним испытываешь.

Я успокоился: значит, мир. Волнующий меня вопрос о задержании Ларисы я решил отложить: дружеские отношения должны укрепиться.

– Удивительно, – словно про себя произнес Турецкий.

– Качество фотографий действительно удивительное, – согласился я.

Турецкий улыбнулся, – казалось, просмотр фотографий вернул ему хорошее расположение духа. В общем-то, это неудивительно…

– Удивительно другое: что она в нем нашла?

Очевидно, мое лицо выразило недоумение. Точнее, я испытал легкий шок, неужели Турецкий рассматривает не ее, а его?

Александр Борисович словно прочел мои мысли:

– Не о том думаешь, Юра, – он рассмеялся, – посмотри внимательнее в эти глаза.

С фотографии холодно смотрели глаза Родина.

– Разве это глаза влюбленного мужчины?

– Я уже думал об этом.

– И к какому выводу ты пришел?

– Одно из двух, точнее, из трех, – я импровизировал, – либо она настолько влюблена, что слепа…

– Маловероятно, – перебил меня Турецкий.

– Либо он знал о том, что их снимают, и от этого у него скованность и напряжение, либо…

Турецкий продолжил за меня мысль, окончания которой, честно говоря, я сам не знал:

– Она чем-то обязана ему и вынуждена смириться с положением нелюбимой любовницы, извини за каламбур.

Я поморщился. При чем тут каламбур? Некоторое невнимание Турецкого к русскому языку всегда раздражало меня.

– Это не каламбур, – сказал я, – это оксюморон.

– Оксю – чего? – переспросил Турецкий.

Мы оба засмеялись. Все-таки смех сближает людей, так же как и чувства вины и страха. Я решил дать возможность Турецкому в одиночестве просмотреть фотографии, встал из-за стола, направился к стойке бара.

Здесь стоял изрядно подвыпивший мужик, казалось, он только меня и ждал.

– Привет, – сказал он.

– Привет. – Я пожал плечами.

– Чего нос-то воротишь, забыл, как я тебя вчера коньяком угощал? – В голосе мужика послышалась угроза. – А то гляди, напомню.

Я решил не связываться, просмотрев меню, заказал мороженое и кофе.

– Ну это ты зря, – сказал мужик. – Надо коньячок, как вчера. Заглотнешь рюмку-другую, и жизнь вроде лучше становится, а мужик? – Он подтолкнул меня под локоть. – Твоя очередь угощать.

Секунду подумав: дать ли ему по физиономии, чтобы отстал, или угостить коньяком, я остановил свой выбор на последнем.

– Налейте ему, – я кивнул официантке на мужика, – за мой счет.

Официантка укоризненно покачала головой, а я направился в туалетную комнату.

Мужик, выпив, икнул и оглядел кафе.

– Он, – сказал мужик, показывая на мужчину, сидящего в одиночестве за столиком, и направился к очередной жертве.

Турецкий рассматривал фотографии.

– Привет, – сказал мужик и сел рядом на свободный стул. – Чего нос-то воротишь, забыл, как я тебя вчера коньяком угощал?

Выйдя из туалетной комнаты, я увидел странную картину: около нашего с Турецким столика лежал мужик. Турецкий невозмутимо продолжал перебирать фотографии. Увидев меня, мужик начал отползать в сторону.

– Что произошло? – спросил я Турецкого.

– Ничего, – невозмутимо ответил Александр Борисович, – он хотел, чтобы я его угостил, вот я и угостил.

Меня всегда поражало умение Турецкого мгновенно решать любую проблему и при этом сохранять абсолютное спокойствие, действовать быстро и решительно. Я же всегда старался действовать мягко и деликатно, не люблю это слово, но в данном случае оно подходит – интеллигентно.

– Спасибо вам большое, – к столику подошла официантка, – он тут постоянно… Мы ничего не можем сделать…

Турецкий равнодушно пожал плечами: мол, что, собственно, я такого сделал? Ровным счетом ничего.

– А почему ты не спрашиваешь меня, взяли ли под стражу Машкину?

– Думаю, что не взяли, в противном случае меня бы уже известили об этом. Да вы и сами бы сказали.

– Мне нравится ход твоих рассуждений, – улыбнулся Турецкий. – Как ты думаешь почему?

– Скорее всего, нам и так известен каждый ее шаг, в каком-то смысле вы охраняете ее, ну а главное – продолжаете получать необходимую информацию. – Я сказал просто так, оказалось, попал в десятку.

Турецкий смотрел на меня с удивлением.

– Да, – продолжил я. – Всеми делами фирмы и акциями занимался Родин. Это подтверждает твою версию о том, что он вполне мог знать и об этих фотографиях… – Именно поэтому…

Турецкий не дал мне закончить фразу.

– Его и убили. Теперь это ясно.

– Не все, – возразил я.

– Кто? И вариантов немного: те, у кого сейчас находятся акции и алмазы убитого Машкина.

– Остается только найти акции и алмазы? – заметил я.

– Всего лишь. – Турецкий задумался. – Непонятно, кому и зачем потребовались эти фотографии? Вряд ли они должны были предстать в качестве повода для шантажа перед Машкиным, потому что его уже не было.