Бесстрашие не было редкостью среди этих людей, которые несли на своих плечах основное бремя вооруженной борьбы в Гражданскую войну, но имена некоторых особенно прославились. В Северо-западной армии один молодой полковник стал почти легендой. В некоторые из подвигов, приписывавшихся ему, было трудно поверить. Я тоже относился скептически к таким рассказам, пока не увидел полковника в деле. Под огнем, когда вокруг него падали солдаты, сраженные пулями, он невозмутимо гарцевал на черном коне.

Но больше всего меня поразило зрелище, когда генерал вел в атаку пехотный полк. Высокий, широкоплечий, сильный, он шагал по полю в своем легком сером кителе, как сказочный великан. Многие солдаты бегом ринулись за ним, стремясь его нагнать. Он же шел, не глядя по сторонам, выкрикивая густым басом ругательства. Трудно было понять, бранил ли он своих солдат за чрезмерную медлительность или адресовал свою брань противнику. Должно быть, он был легкой мишенью для красных, и не верилось, что он уцелеет. Я был почти согласен с солдатом, который после атаки сказал:

— Красные его не убьют. Уж больно он грозен — страшно в него целиться!

Белые офицеры, выполнявшие свой долг с такой самоотдачей, были немногочисленны, но азарт и решительность становились важнейшим фактором на этой войне. Без них Белое движение не смогло бы набрать силу. Только такие люди были способны противостоять смуте, слабому управлению войсками; только они спасали престиж Белого дела среди гражданского населения; только они вносили организованность в ряды разного сброда в Белой армии; только они были препятствием на пути красных к победе.

Гражданская война в России явилась конфликтом непримиримых принципов. Одну сторону конфликта представляли красные, выступавшие за безоговорочную диктатуру пролетариата, другую — белые, считавшие такую диктатуру узурпацией власти и стремившиеся к ее ликвидации. Для тех, кто ясно понимал это, компромисса не существовало, но большинство солдат в обеих армиях не вникали в столь далекие от них проблемы.

Обе стороны прибегали к мобилизации крестьян на военную службу и заставляли сражаться за чуждые простым солдатам цели. Находясь между противоборствующими сторонами, русский крестьянин полагался на судьбу и покорно служил в той армии, которая призвала его первой. Оправдания войны белыми и красными казались одинаково неприемлемыми для него, но выбора у него не было. Как правило, солдаты враждующих армий не питали вражды друг к другу и считали противников такими же жертвами обстоятельств, как и сами.

Когда призывника захватывала противная сторона, он искренне возмущался, если с ним обращались как с военнопленным. Если же ему позволили служить в армии противника, он очень быстро приспосабливался к новым условиям и воевал не хуже, чем остальные солдаты. Обычно захвату в плен сопутствовали нелепые обстоятельства, а пленники отличались невероятной наивностью.

Во время успешной атаки в лесистой местности я однажды наткнулся на раненого красноармейца, лежащего под деревом. Когда я его увидел, солдат принялся кричать:

— Не убивайте! Не убивайте! Сдаюсь! Вступаю в Белую армию по собственной воле и желанию!

Я опустился возле него на колени и осмотрел рану. Пуля задела кость ноги под правым коленом, но в данный момент физическая боль волновала его меньше. Пока я глядел на его ногу, он продолжал причитать:

— Да, да! Я вступаю в Белую армию по собственной воле и желанию!

В это время ко мне подошли несколько белых солдат, и пленник изо всех сил старался произвести наилучшее впечатление. Я не мог отказать себе в желании поддразнить его:

— Все так говорят, когда их берут в плен. Мне кажется, ты хитришь! Ты похож на коммуниста!

— Нет-нет, я мобилизованный. И документы у меня в кармане. Я не хотел служить в проклятой Красной армии, но что я мог сделать? Я вступил в Белую армию по собственной воле и желанию! Когда вы пошли в атаку, наша рота дрогнула и побежала, и я бежал до леса. Затем все повернулись и попытались остановить вас, но ваши солдаты продолжали наступление, и мы снова побежали. Как раз в это время я получил это чертово ранение под коленом. Я просил не бросать меня здесь, но негодяи спасали свою жизнь, и им было не до меня. Двинуться я не мог, поэтому лежал, пока вы не подошли. И теперь я вступаю в Белую армию по собственной воле!

Раненый не замечал противоречий в своих словах и рассчитывал, что я приму их на веру. Его лицо изобразило недоумение, когда я рассмеялся. Позже я увидел его лежащим на соломе вместе с белыми солдатами, ожидавшими транспортировки. Он выглядел довольным, словно находился среди своих.

Здесь, возможно, поведение объяснялось, хотя бы отчасти, его ранением, невозможностью передвигаться. Но встречались случаи и более курьезные.

В последнюю неделю июня десантное подразделение нашего бронепоезда удерживало спокойный участок фронта, непосредственно примыкавший к железнодорожному полотну. От красных нас отделял старый лес, богатый ягодами. Продовольственные пайки были крайне скудными, и солдаты не могли избежать искушения. Один за другим они просили разрешения пособирать ягоды. Единственным человеком, считавшим это ниже своего достоинства, был старший сержант, но на третий день и он сдался и тоже отправился в лес.

Прошло более часа, я стал тревожиться и решил послать двоих человек на поиски. Неожиданно я заметил странную процессию, выходящую из леса. Пятеро человек шли отдельной группой: из них четверо были мне незнакомы, позади них шел «потерявшийся» старший сержант, навесивший на себя несколько ружей и куривший сигарету. Его сопровождали те двое, которых я послал на поиски. С выражением удовлетворенности сержант отрапортовал:

— Старший сержант явился с четырьмя пленными!

Отправив пленных под конвоем на бронепоезд, я полюбопытствовал о подробностях.

— Я собирал ягоды, — начал он, как бы извиняясь за столь «невоенное» занятие, — вдруг услышал голоса. Я оглянулся и увидел четырех солдат, сворачивающих цигарки. Думал, они из соседнего полка, поэтому подошел к ним и попросил: «Ребята, закурить дадите?» Они дали мне кисет, и мы разговорились, пока один из сукиных сынов не назвал меня товарищем. Я посмотрел ему прямо в глаза и спросил: «Ты из какого полка?» — «77-го пехотного советского полка», — ответил он. Я оторопел, но не подал виду. Только сказал: «Вы, мерзавцы, думаете, что еще служите у красных? Да нет же! Вы мои пленники! Ну-ка, пойдемте со мной!» — «Мы должны вам подчиняться?» — осмелился спросить один из них. Я показал ему кулак и ответил: «Молчать, сукин сын! Ты сейчас в настоящей армии и разговариваешь со старшим сержантом! Отдать ружья!» Они, не сопротивляясь, пошли словно овцы…

Позже пленники попросили, чтобы их оставили служить на бронепоезде. У нас не хватало людей, и командир решил воспользоваться неожиданным пополнением. Под командой старшего сержанта, который считал их своими подопечными, все четверо стали полезными нашему экипажу.

Лояльность отдельного призывника была в известной степени относительной — это часто зависело от обстоятельств. Выбор личный и даже коллективный — служить в рядах красных или белых — определялся не столько убеждениями, сколько условиями, в которых они оказались в данный момент.