А Фальконе тем временем окончательно решил взяться за отливку памятника. Эта работа не была включена в контракт со скульптором, который должен был только изготовить модель в натуральную величину. Окончательную отливку в бронзе предполагалось поручить профессиональному литейщику. Фальконе, возможно, никогда не взялся за это чрезвычайно сложное и малознакомое ему дело, если бы не постоянные неудачи с поисками литейщика. Все попытки найти такового оказались безуспешными. В результате Бецкому пришлось обратиться за помощью к Фальконе. Скульптор ответил отказом вовсе не потому, что хотел досадить своему врагу, а потому что сознавал все сложности этого предприятия. Но своим отказом он вновь дал повод Бецкому чернить себя перед императрицей, выставляя вздорным и капризным человеком. Екатерина, подозревая скрытые причины отказа, написала ему письмо: «Ответьте, почему Вы не хотите делать отливку? В письме Вашем к г-ну Бецкому нет никаких основательных доводов, и я подумала, что у Вас есть лучшие в запасе. Неужели Вам весело будет смотреть, как другие испортят Вашу работу?» «Но я не литейщик», – отвечал скульптор. Он полностью осознавал все сложности отливки статуи и, понимая, какие трудности его ожидают, твердо решил предоставить это дело специалистам.

Императрица не приняла его возражений. Эта необыкновенная женщина умела вдохновлять своих подданных на самые невероятные подвиги и свершения. Фальконе не стал исключением. «Нет таких препятствий, которых не мог бы победить гениальный человек», – написала она скульптору. И Фальконе начал постепенно вникать в тонкости неизвестного ему ремесла, продолжая, однако, надеяться на то, что все же будет найден настоящий литейщик. Но время шло, а поиски хорошего литейщика не давали успеха. Фальконе не отваживался принять на себя незнакомое ему дело, прежде основательно не изучив его. Дидро высылал ему всю необходимую литературу по литейному делу, и в конце концов Фальконе дал согласие на отливку.

Однако Бецкой продолжал постоянно создавать ему препятствия, мстительно мешая при каждом удобном случае. Отливка статуи теперь стала затягиваться из-за отсутствия нужных материалов. Фальконе был вынужден по самым ничтожным поводам обращаться к императрице, и она в конце концов перестала отвечать на его письма.

Настроение у Фальконе было скверным. Супружеская жизнь у молодых супругов – его сына Пьера и Мари Анн Колло не складывалась, уже полгода, как они спали раздельно. За портреты, написанные Пьером, деньги так и не были уплачены, как и за бюсты, сделанные Колло; задержка эта тоже происходила по вине Бецкого. Пьер намеревался, бросив все, уехать во Францию. В довершение всего в Париже неожиданно умер Коллен, который был хранителем состояния Фальконе и Колло. Поскольку он был также кассиром придворной охоты, король и судебная власть наложили на его состояние печати.

«Итак, все мое добро надлежащим порядком секвестировано, – мрачно шутил Фальконе в письме к императрице. – Дай бог ему выйти оттуда невредимым, чтобы Коллен дела свои оставил в таком порядке, чтобы по взятии королем того, что ему причитается, наследники выдали мне, чем дожить свой век. Все несчастья, без сомнения, должны были свалиться разом. Г-жа Колло, которую я уговаривал остаться здесь до окончания отливки, недавно тоже отправила г-ну Коллену деньги, которые понадобятся ей в Париже, и, таким образом, судьба ее схожа с моею: она просит продлить ей содержание на то время, когда я не смогу ее поддержать. Сын мой, отчаявшись выжидать судьбу картин своих и принужденный теперь ехать немедленно, чтобы узнать положение дел моих, не занял у Голицына деньги, так как надеется получить за картины».

Фальконе уже не раз деликатно напоминал императрице о том, чтобы Пьеру заплатили за написанные им портреты. Императрица, судя по всему, давала необходимые распоряжения, но дело, как всегда застревало на Бецком.

В конце концов Пьер и Мари Анн уехали во Францию. Колло ждала ребенка и хотела, чтобы он появился на свет на родине. Расставание ее с Фальконе было ужасным. Скульптор оставался совсем один в чужой стране, окруженный враждебностью и непониманием. Императрица давно не отвечала на его письма, которые он продолжал посылать ей, жалуясь и негодуя на препятствия, создаваемые ему на каждом шагу Бецким.

Фальконе тревожился за Колло, и он не ошибся в своих тревогах: сразу же по приезде в Париж Мари Анн и Пьер расстались. Фальконе получил от нее полное отчаяния письмо. Он проклинал тот день, когда ему пришла в голову мысль об этом несчастном браке, и твердо решил исправить свою ошибку, когда вернется в Париж.

Близилась отливка памятника. Фальконе с огромным волнением готовился к этому ответственному моменту, сотни раз проверяя и перепроверяя, все ли готово к этому. Наконец все было готово к отливке, и 7 августа 1775 года Фальконе сообщает императрице: «…конная статуя приближается к моменту отливки: огонь пылает в печи с 20-го числа прошлого месяца, и, недели через две приблизительно, бронза должна вылиться…, во мне много, весьма много недостатков, но можно сказать, что во всю мою жизнь не было минуты, где бы выдавшаяся на мою долю частица рассудка была мне так нужна, как теперь».

Накануне отливки Фальконе спал плохо. В минуту забытья он приснился себе в образе Милона Кротонского, будто он взялся за огромный пень, пытаясь расщепить его руками. Он видел прячущегося за деревьями хищника, но ничего не мог сделать, чтобы предупредить несчастье. И в этот момент, когда дерево затрещало под могучими усилиями атлета, лев прыгнул…

Фальконе проснулся, вскочил. На сердце было неспокойно. Быстро одевшись, он направился в мастерскую. Тревога оказалась не напрасной: Помель, бывший помощник Эрсмана, дежуривший в эту ночь, отсутствовал, рабочие спали. В невесть откуда взявшееся отверстие в трубке, по которой расплавленная бронза перетекала в форму, горящий металл начал вытекать наружу. Фальконе явился в тот самый момент, когда сила и тяжесть бронзы, надломив одну из сторон, открыли путь расплавленному металлу. Тот начал растекаться по мастерской и преградил путь Фальконе. Появившийся Помель и проснувшиеся работники, наблюдавшие за огнем, бросились бежать, испугавшись пожара. Фальконе заперся в подсобке и готов был погибнуть в огне вместе со статуей. «Господи, твоя воля, – взмолился он, подняв глаза к небу, – но если ты можешь отвести беду, я отдам за это то, что хотел присвоить себе незаконно и за что наказан тобою. Господи, отведи Святой Рок!»

Шум пламени за стеной постепенно стихал. Еще не веря свершившемуся чуду, Фальконе отворил дверь. Его помощник Емельян Кайлов, предчувствуя беду, появился как раз вовремя. Видя, что все бегут из охваченного огнем помещения, он бросился в мастерскую. С опасностью для жизни погасив пламя, он приостановил поток расплавленного металла и заставил течь бронзу из печи в форму. Бросившись к нему, Фальконе крепко обнял своего спасителя. Кайлов, еще не остыв от страшного напряжения, радостно улыбался обгоревшими губами.

Этот подвиг дорого стоил русскому литейщику. После этого он почти лишился зрения и вскоре умер. Отливка была спасена ценою его жизни. А обезображенная голова всадника, на которую не хватило бронзы, вылившейся при пожаре, напоминала Фальконе о той, которая помогла ему вылепить голову Петра Великого. Верхняя половина головы лошади была в таком же положении, зато все остальное было вытеснено, как в воске. Оставалось совсем немного. Фальконе сломал уродливую часть бронзы. После второй отливки обе части монумента были соединены. Чеканка и шлифовка монумента заняли еще около двух лет. После чеканки статуя выглядела абсолютно цельной и казалась отлитой за один прием. Расчеты при отливке оказались настолько точными, что всадник, еще никак не укрепленный, стоял совершенно прямо от собственного своего равновесия и сохранял надежную устойчивость. Осталось лишь укрепить памятник на пьедестале…