– Я как раз не считаю, что аренда на английский лад – лучшее решение вопроса, – мягко сказал Дидро. – Большое количество неимущих в Англии – это извращение естественного закона, результат существования разного рода корпораций, закрывающих трудолюбивым людям путь к проявлению своих способностей и обрекающих их на безделье, голод и преступления. Тот строй, который представляется мне естественным, – это строй простых и равных производителей, имеющих собственность. Те, кто землю своим трудом не обрабатывают, не должны быть и ее собственниками. Но как привести общество в естественное состояние? Я считаю, что первое, что нужно предпринять в России, – это сделать всех граждан свободными частными собственниками, обеспечить охрану собственности и установить справедливые налоги. Крестьян нужно немедленно освободить от рабства, и притом с землей. Каждый крестьянин должен иметь надел, кормиться с него и кормить других. Без этого невозможно превращение России в процветающее государство!

– Вы преувеличиваете мои возможности как правительницы, – устало сказала императрица. – Нельзя тащить людей к наилучшему общественному устройству наперекор их воле. Если бы я упорствовала в своем Наказе, то давно лишилась бы трона. Я хорошо понимаю великие принципы, вами руководящие, но ведь с такими принципами можно только писать хорошие книги, а не дело делать. Составляя планы реформ, вы забываете разницу в наших положениях. Вы имеете дело с бумагой, которая все терпит. Она плотна, гладка и не ставит никаких препятствий ни вашему перу, ни вашему воображению, тогда как мне, бедной императрице, приходится иметь дело с кожей человеческой, очень раздражительной и щекотливой. Пришлось бы совершить множество несправедливостей в отношении привилегий, прав, отличий и тому подобное, из которых одни были предоставлены в виде наград за оказанные услуги, а другие куплены за большие деньги. Вы думаете, это так просто – лишить кого-то его привилегий? Не могу же я разогнать всех и править в одиночку. Критиковать легко, а создавать трудно – вот что скажет каждый на ваши замечания.

У вас нет ни благоразумия, ни знания обстоятельств. Если бы мой Наказ был в вашем духе, то я все должна была бы перевернуть верх дном в моей империи: законы, администрацию, финансы и политику; все это я должна была бы уничтожить и заменить фантастическими теориями. И ради чего? Ради сомнительной пользы реформ, которые потрясают основы государства. К тому же я склонна считать, и так считают многие мои подданные, что самодержавное право и наследственная царская власть, как и самодержавная власть помещика над крестьянами и есть естественное право и естественные отношения, соответствующие сущности вещей и естественной тяге людей к защищенности. И я не собираюсь менять их на ложные идеи умозрительной философии, призывающей опрокинуть старые порядки, чтобы заменить их новыми, абсолютно чуждыми высшему социальному и политическому порядку. Стоят ли они того, чтобы приносить им в жертву все достижения века трудов, покой и счастье подданных?

Встретившись с Фальконе после этой беседы с императрицей, Дидро сокрушенно говорил:

– Общество в России пока не готово к тому естественному строю, который основан на личной свободе, юридическом равенстве и частной собственности. Оно не может сразу перемениться, оно должно созреть для подобных реформ. Вряд ли найдется монарх, который смог бы всерьез пренебречь мнением и предрассудками придворных и последовал бы за философами. Екатерина не может пойти на столь радикальные перемены, так как это привело бы к ее полному разрыву с дворянством. Большинство русских дворян считают, что строй, который существует, и является естественным, и они отстаивают это столь рьяно, что считают другую точку зрения несовместимой с русской национальной гордостью. Даже там, где они говорят об ограничении монархии, они понимают под этим замену самодержавной власти монарха конституционным правлением нескольких знатных родов, с предоставлением известных политических прав и родовому дворянству. После переворота Екатерине надеялись вручить регентство, но она вопреки планам заговорщиков с помощью гвардии захватила царскую власть. Но всякое произвольное правление дурно. Деспот, пусть он будет лучшим из людей, управляя по своему вкусу, совершает злодеяние. Я советовал императрице в вопросе распределения ролей в управлении государством и предлагал ей отречься от своей власти полностью или частично в пользу представительного собрания парламента, контролирующего действия монарха. Я знаю, что Екатерина не хочет деспотизма, ведь она созывала Комиссию для составления законов. Но в ее Наказе нет того, как отречься от деспотизма и найти способы воспрепятствовать его возрождению. Я полагаю, что первым шагом, враждебным тирании, было бы то, что наследника престола выбирал бы не отец, а нация. Я не против того, чтобы была сильная центральная власть, но она должна быть выборной. Я уверен, что народ, если его не развратили, изберет наиболее честных и достойных своих представителей…

Фальконе сочувственно слушал Дидро, но все же не согласился с ним:

– Выборная власть никогда не сможет быть сильной. Вы правы: наследственная власть чревата злоупотреблениями, но, с другой стороны, она заставляет заботиться о будущем нации, тогда как выборная власть, подобно арендатору на земле, – лишь о сроке своего правления. Но мне кажется, что в России и так ограниченная монархия, правда, не конституцией, а придворными, с которыми она вынуждена считаться. Я бы предпочел такую конституцию, которая бы ограничила их власть. Здесь нужен был бы Петр Великий. Мало найти самый лучший и разумный порядок, надо еще суметь провести его в жизнь.

– Да, императрица не настолько безрассудна, чтобы идти против большинства своих придворных, она не может не считаться с мнением и пожеланиями тех, с кем она делит власть, а тем более идти им наперекор, – согласился Дидро. – Поэтому для нее оставить все как есть – это наилучший способ удержаться у власти. Поэтому, возможно, что она действительно права в своей осторожности.

Фальконе удивленно взглянул на Дидро.

– Да-да, я именно это хотел сказать. Я настойчиво убеждал ее в том, что частная собственность совершенно необходима для обеспечения свободы и независимости граждан. Это для меня несомненно. Но как при этом обеспечить равномерное распределение дохода и избежать нищеты – вот вопрос вопросов, на который пока не удалось ответить никому.

Всю зиму Дидро провел в Петербурге, но уже ранней весной он засобирался в дорогу. Король Швеции Густав III и прусский император Фридрих II наперебой приглашали его заехать к ним на обратном пути, но Дидро отказался от визитов, сославшись на нездоровье, и поехал домой через Дрезден. Фридрих II был так рассержен нежеланием Дидро проехать через Берлин, что унизился до сочинения против него ругательного памфлета. Он написал, что никогда не мог выносить сочинений Дидро, в которых «царствует такое самодовольство и высокомерие, что это стесняет мою свободу». «Вернее, его деспотизм», – не остался в долгу Дидро. Как и Вольтера, общение с царствующими особами уже не привлекало его. К тому же он понимал, что их интересует не столько его скромная особа, сколько содержание бесед с Екатериной II, особенно после побед русского оружия на Востоке. Война с Турцией завершилась блестящей победой России: 7 июля 1774 года был заключен мир с турецким султаном, по которому Россия получила Большую и Малую Кабарду, Азов, Керчь, Еникале и Кингсбург. Крым получил независимость от Турции. Русским кораблям было предоставлено право свободного плавания по турецким водам. К тому же Порта обязывалась уплатить России четыре с половиной миллиона рублей контрибуции, признала титул российских императоров, объявила амнистию и даровала свободу вероисповедания балканским христианам.