Поэтому она стала думать о своем новом чемодане. В нем, помимо повседневных предметов одежды и дорогих сердцу сокровищ, в том числе коллекции засушенных цветков, пряди светлых волос самого младшего братишки и подаренной ей Эдмундом однопенсовой тетрадки с надписью «Лорин дневник», где она обещала делать ежевечерние записи, лежали три вещицы, которые мама называла «исподними», сшитые из плотного белого миткаля и отделанные связанной крючком каймой.

– Ни один из моих детей, – частенько говаривала Эмма, – не выйдет в люди без приличного гардероба. Я лучше буду голодать!

И вот, когда пришло время собирать Лору в Кэндлфорд-Грин, миткаль, который мама время от времени потихоньку приобретала, был извлечен из-под спуда, раскроен, сшит и отделан каймой, которую она вязала месяцами.

– Я ведь говорила тебе, что когда-нибудь он пригодится, – сказала мама, но по ее лукавой усмешке Лора поняла, что материя с самого начала предназначалась именно для нее.

Лорин отец изготовил и отполировал деревянный чемодан, который украсил ее инициалами, образованными яркими латунными шляпками гвоздей; в глубине чемодана лежала завернутая в папиросную бумагу новенькая полукрона, которую он подарил дочери.

Содержимое чемодана, одежда, которую носила Лора, ее молодость, здоровье, скудное образование плюс курьезная подборка обрывочных знаний, почерпнутых ею в книгах, были единственным ее достоянием. Снаряжая дочь в дорогу, родители сделали для нее все, что могли. Теперь кроме Лоры у них было четверо младших детей, о которых нужно было заботиться. Ее будущее должно зависеть от нее самой и от того, какие возможности ей представятся. Но Лора не догадывалась о скудости своего жизненного багажа и не страшилась простиравшегося перед ней отдаленного будущего – той долгой череды лет, в течение которых может случиться все что угодно. Девочка не могла вообразить себя замужней или старой, и уж тем более ей казалось немыслимым, что она когда-нибудь умрет.

Все сомнения, которые испытывала Лора, касались ближайшего времени: ей, до сих пор знавшей лишь собственный коттедж и дома нескольких родственников, предстояло поселиться под чужой крышей, поступить на службу и получать за нее плату, а службе этой прежде еще научиться. Девочка очень боялась, что не поймет, чтонадо делать, что где искать или будет допускать ошибки и прослывет бестолковой.

Правда, кэндлфорд-гринская почтмейстерша была не чужим человеком, а старинной маминой подругой детства. Лора несколько раз бывала в ее доме, и мисс Лэйн ей понравилась, а она как будто понравилась мисс Лэйн. Но это, кажется, лишь усложняло новые отношения. Должна ли она относиться к мисс Лэйн как к старому другу семьи или исключительно как к начальнице? Мама, когда Лора обратилась к ней с этим вопросом, рассмеялась и сказала:

– Боже, благослови это дитя! Вечно-то она в тревогах! О чем тут вообще беспокоиться? Просто будь сама собой, и Доркас, я уверена, тоже будет сама собой. Хотя, если уж на то пошло, пожалуй, лучше тебе впредь не звать ее кузиной Доркас. Это было в порядке вещей, когда ты приезжала в гости, но теперь правильнее будет обращаться к ней «мисс Лэйн».

Когда тележка свернула с разъезженной дороги, огибавшей деревню, на проселок, Лорин отец подхлестнул пони. Он был не из терпеливых, и на его вкус проводы затянулись.

– Что за народец! – пробормотал он. – В этой деревне даже повозку на день нельзя нанять, не вызвав шумиху!

Однако его дочь считала, что со стороны соседей весьма любезно желать ей на прощанье всего хорошего. «Езжай, становись богатой и толстой, – посоветовала добрая старая миссис Брэби, – и, чем бы ты ни занималась, не забывай своих домашних». Богатой Лора, наверное, никогда не будет (положенное ей для начала жалованье, полкроны в неделю, не оставляло возможности для сбережений), а уж толстой и подавно: это казалось высокой, долговязой («вылитый кузнечик – одни ноги», – часто говаривали соседи) четырнадцатилетней девице еще более невероятным; но своих домашних она не забудет: это Лора могла обещать твердо.

Девочка обернулась и устремила взгляд за зеленые пшеничные поля, к скоплению серых коттеджей, среди которых был и ее дом; представила, как мама гладит белье, а младшие сестренки играют у порога, и задумалась, будет ли ее любимый брат скучать по ней, когда возвратится из школы, не забудет ли поливать ее садик и давать ее белому кролику Флоризелю вдоволь зеленых листьев, пожелает ли прочесть ее новый дневник, который Лора ему пошлет, или сочтет его чепухой, как иные литературные творения сестры.

Однако был май, и теплый ветер скоро осушил девочке глаза и успокоил припухшие веки; придорожные откосы были усыпаны мелкими весенними цветочками, которые Лора так любила, – звездчаткой, чистотелом и вероникой, которую она знала под названием «глаза ангела», а где-то в уже зазеленевшей живой изгороди пел черный дрозд. Кто будет грустить в такой день! В одном месте Лора увидела на лугу первоцветы и попросила отца остановиться и подождать, пока она соберет букет, чтобы преподнести его мисс Лэйн. Вернувшись на место, девочка зарылась лицом в большую благоухающую охапку цветов, и с тех пор запах первоцветов всегда напоминал ей о том майском утре.

Когда около полудня они проезжали через какую-то деревню, отец передал Лоре поводья, зашел в трактир, чтобы купить себе пинту эля, и вынес ей высокий стакан со сладким шипучим оранжадом. Девочка чинно расселась на высоком сиденье и стала осторожно, по-взрослому, потягивать оранжад, совсем как виденные ею в Ларк-Райзе жены фермеров, которые смаковали свои напитки, сидя в двуколках перед трактиром, и ей было приятно вообразить, что пожилой священник, покосившийся на нее, проходя мимо, задался вопросом, кто эта интересная особа в рессорной тележке, хотя она отлично понимала, что в действительности он, скорее всего, размышлял о предстоящей воскресной проповеди или пытался решить, не пора ли наведаться с пастырским визитом в следующий дом на пути. В четырнадцать лет невыносимо отказывать себе в любых притязаниях на приметность. У Лоры были мягкие, густые каштановые волосы, довольно красивые карие глаза и свежее личико юной селянки, однако то были единственные достоинства ее внешности.

– Тебе никогда не будут досаждать люди, оборачивающиеся на улице, чтобы еще разок взглянуть на тебя, – часто говорила ей мама, и иногда, если у Лоры делался огорченный вид, добавляла: – Но это палка о двух концах: если ты не красавица, радуйся, что и не уродина.

Так что в этом смысле Лоре было нечем гордиться, к тому же, родившись в деревне и не получив хорошего образования, она сознавала свое невежество, а что до доброты, то никто, кроме нее самой, не ведал, насколько ей этого недостает; так что, вместо того чтобы горевать о собственной ничтожности,