Не смотри на меня так. Я с самого начала понимала, что более высокую должность мне не получить – я же не идиотка. А чтобы повлиять на то, что происходит в Архиве, мне нужно стать самое меньшее ассистенткой одного из кураторов. Они сортируют идеи изобретателей.

– Сортируют?

– Ага. Сперва изобретателям дают наркотики, благодаря которым у них появляется множество идей. Ничего конкретного, никаких детальных планов – просто наплыв видений. Из этой невнятицы нужно выловить ценные идеи. Потом наркотики заменяют на другие, изобретатели успокаиваются, а кураторы убеждают их сосредоточиться на одном выбранном проекте и заняться его доработкой. Для этого требуется соответствующий подход к людям, знание психологии и деликатность. Знаю, подобных черт у меня нет, но если воспользоваться остатком моих суримов и пройти геномодификацию… Понимаешь?

– Погоди. Даже если бы тебе удалось убедить изобретателей доработать нужный тебе проект, ты все равно не могла бы быть уверена, что Предлунные его одобрят.

– Наверняка не могла бы, но по крайней мере имелся бы хоть какой-то шанс. Сейчас кураторы сразу отвергают проекты изобретений, которые могли бы помочь людям из прошлого, поскольку считают, что для них нет смысла что-либо делать.

Каира задумчиво закусила губу. Когда-то – по крайней мере, как она слышала – было иначе; кураторов волновала судьба людей из прошлого, и иногда они позволяли, чтобы какой-то из проектов, который мог бы оказаться для тех полезным, был доработан и представлен Предлунным – системы раннего предупреждения о пожарах, повышающие иммунитет лекарства, способы консервирования еды. Вот только Предлунные все это отвергали, а неиспользованные планы оказывались на одиннадцатом этаже.

Каира рассматривала любые возможности. Можно было попытаться добиться должности ассистентки, а потом попробовать протолкнуть изобретение, которое помогло бы людям из прошлого. Однако вероятность, что кто-то даст ей такую должность, была крайне мала, а даже если бы каким-то чудом ей это удалось, судьбы изобретений в любом случае зависели главным образом от решения Предлунных, которые не слишком охотно одобряли подобные проекты. Так что на самом деле единственным шансом было оказаться на одиннадцатом этаже, среди отвергнутых изобретений, которые могли бы спасти всех этих несчастных или по крайней мере облегчить их судьбу.

– И что тогда? Геномодификация? – спросил Финнен.

Девушка покачала головой. Геномодификация по многим причинам все же казалась ей не слишком удачной идеей.

– Я боюсь, – пробормотала она. – Знаю, я трусиха, и ничего не могу с собой поделать. Я могу пройтись по перилам на высоте нескольких десятков этажей, но мне не хватает смелости, чтобы добавить себе пару новых способностей. Глупо, да? Учитывая, что я не обладаю ни особой красотой, ни талантами, мне наверняка даже не пришлось бы ничего отдавать взамен. Самое большее меня лишили бы умения пользоваться дараккой, что мне в общем-то и так не особо нужно.

– Вроде бы геномодификация – это не больно.

– Дело не в боли, – она резко тряхнула головой, но, похоже, не со злости. Финнен же определенно предпочел бы видеть ее злость, чем рассеянный и одновременно полный тоски взгляд.

– Тогда в чем?

– Обещай, что не станешь смеяться.

– Обещаю.

– Когда я пережила последний Скачок, то подумала, что, возможно, во мне все-таки что-то есть, некая неизвестная черта характера, некая способность, которая по той или иной причине нравится Предлунным, и благодаря ей я доживу до Пробуждения. А поскольку я понятия не имею, что это может быть, во время геномодификации кто-нибудь совершенно случайно мог бы меня его лишить. Особенно если это какая-то мелочь, которая покажется душеинженерам слишком пустячной, чтобы обращать на нее внимание.

– Вроде умения дотягиваться языком до кончика носа? – Финнен наглядно это продемонстрировал.

– Вроде того, – наконец улыбнулась она. – Хотя на твоем месте я бы не рассчитывала, что это тебя спасет.

– Ну, надеяться всегда можно, верно?

13

Финнен смотрел вслед уходящей Каире. Дольше всего он видел ее белые волосы, резко выделявшиеся во мраке. Потом и они скрылись в темноте.

Стоя на ветру, он размышлял над словами девушки.

Ему вдруг пришло в голову, что Брин Исса мог обмануть дочь.

Возможно, Каира вовсе не была детищем Хаоса – может, на самом деле ее создали за большие деньги душеинженеры Принципиума или Эквилибриума, специально наделив некими редкими талантами, которые проявляются лишь по достижении зрелости. В таком случае становилось понятным, почему Каира пережила Скачок. Оставалось, однако, менее понятным, зачем Исса обманывал дочь всю ее жизнь.

Такая вот вольная гипотеза. Финнен слегка жалел, что не успел ею поделиться; ему даже на мгновение захотелось крикнуть вслед девушке и остановить ее.

Потом у него возникла еще одно предположение – что Каира является детищем арт-преступников. Именно таков мог быть тот самый талант, которого она пока в себе не обнаружила. При мысли об этом Финнена обдало холодом, и его пробрала дрожь, одновременно от страха и злости на Брина Иссу, как будто у него не имелось никаких сомнений, что тот поступил со своей дочерью именно так.

Он стиснул кулаки, убеждая себя, что Каира чересчур мягкая по своей натуре. Да, и крайне упрямая тоже, но в ее упрямстве не было ни тени агрессии. Другое дело – он вспомнил, как та ходила по перилам – что у нее явно был низкий порог страха, что вполне могло подходить арт-преступнику.

Финнен шепотом выругался.

14

Панталекису снилась светловолосая девушка, умирающая в когтях механического льва.

Он проснулся в поту, весь дрожа. В переносной печке в форме яблока все еще горело слабое пламя, Встав, Даниэль раздул огонь и подбросил несколько щепок от порубленного тесаком шкафа. Дерево было твердое, будто ледяная глыба, но горело неплохо. Панталекис понятия не имел, куда подевались хозяева печки, тесака и шкафа, да это его особо и не волновало. Скорее всего их не было в живых.

Пламя выстрелило вверх, осветив потемневшие от пыли обои и большую кровать с грязной смятой постелью. Сняв одеяло, оказавшееся самым чистым, Панталекис завернулся в него и присел возле печки.

Он мысленно выругался, чувствуя, как его трясет от холода. Если он сейчас расхворается, то… а собственно, что?

«Сможешь распрощаться с жизнью», – подсказал внутренний голос.

Снаружи завывал ветер, грохоча в стекло. Проникшее сквозь щель ледяное дуновение коснулось обнаженной шеи Даниэля, который, вздрогнув, подумал, что стоило бы как следует заделать окно. Вот только зачем? Все равно скоро этот дом превратится в руины или сгорит, а ему придется искать новый.

Темными ночами, когда у Панталекиса имелось много времени для размышлений, его охватывало уныние. Лишь тогда он по-настоящему осознавал, в какой ситуации оказался.

Его окружал чужой мир, где все умирало и гнило, стремясь к изначальному распаду и хаосу. И в этом мире он был один.

Полностью один. Ключевое слово.

Одиночество.

Опершись лбом о колени, он мерно раскачивался, словно осиротевшее дитя. Ему доводилось иногда плакать от