– Я видел, как вы из какой-то дырки вылезли. Где были?

– Так родились только что, начальник! – осклабился Селиверстов.

Остальные нагло загыкали, изобразив веселье.

– А! Ну, с днем рождения! – усмехнулся Гусев, с раздражением думая, что блатные положили с прибором на него и вообще на все.

И добавил:

– Я жду ответа, Циркач.

– «Не плачь девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди!» – под общий глумливый смешок урок прогнусавил Митяй.

– В зубы хочешь? – спросил у него Клык звенящим от напряжения голосом.

– Неа, не хочу! – энергично ответил Митяй, сделав показушно-испуганное лицо. Нагло уставился на Лемешко. – Что, уже и петь нельзя?

– Не кипятись, Миха, – сказал Гусев, глянув на товарища, и предложил Циркачу: – Отойдем.

– Зачем? – делано удивился Селиверстов. – У меня от семейников[23]тайн нету, а у тебя, Лютый?

– Отойдем, говорю.

– А если не отойду – застрелишь?

– Застрелю, – кивнул Павел. – Как собаку. И ничего мне за это не будет. Так что пойдем по-хорошему.

– Как скажешь, начальник, – с неохотой процедил Циркач.

Они отошли.

– Где были, Циркач?

– К опóзерам ходили, начальник, – нехотя ответил жулик, глядя в сторону.

– К опóзерам?! – обалдел от такого заявления Гусев.

– Да ты не гоношись, начальник, – усмехнулся уголовник.

Рандолевые фиксы на миг показались под тонкими бледными губами, в глазах зажглась и тут же потухла насмешка.

– Мы воры. Есть такая профессия – у Родины воровать, – добавил он вполне серьезно.

Но не было понятно: то ли глумится, то ли говорит серьезно.

– А поконкретнее про опóзеров? – настаивал Гусев.

– Ты прям, как «кум» на моей последней зоне, – хмыкнул Селиверстов. – Кстати, я здесь чалился, на «шестерке».

– Я в курсе, – кивнул Павел. – Я тоже из местных.

– Слыхал, – в свою очередь кивнул Циркач. – Клык и Студент – земляки твои?

– Не только. Наумыч, Грешок и Чеснок – тоже. Ты не темни, Циркач. Отвечай.

– От как судьба-то распорядилась, а! – делано удивился Селиверстов. – Воевать в родном городе!

– Не темни, говорю.

– Ладно, слушай. Нашли мы случайно провал один. Вернее, нашел его Митяй, когда во время боя прятался от обстрела. Сказал, что это не просто яма, а лаз какой-то глубокий. Ну, мы после проверили, что да как. Оказалось, что этот пролом ведет аж в шахту заброшенного метро.

– Ну, знаю про метро. Его так и не построили. Велись какие-то работы. Потом, Из-за постоянной нехватки с финансированием, в конце концов, засыпали временно. Как объясняли – чтобы грунтовые воды не затопили или еще зачем, не ясно. Давно это было, лет двадцать назад, – сказал Гусев.

Жулик кивнул:

– Нет ничего более постоянного, чем что-либо временное. За двадцать лет и не почесались. Вот эту шахту мы и нашли. Засыпана она не полностью. Даже такое эта гребаная власть сделать не в состоянии. Недаром война началась.

– Ты за эту власть воюешь, Циркач, – напомнил Павел.

Селиверстов лишь усмехнулся и сказал проникновенно:

– Я за себя воюю, начальник. Только за себя. Ладно, слушай дальше. Пройти по этой шахте можно большой толпой. Дальше через штольню есть выход на поверхность, там лестница, подняться и спуститься можно. Штольня ведет в расположение опóзеров на площади Революции, что перед зданием краевой администрации. Там караулы, все как положено, но штольня, что характерно, не охраняется и не заминирована, как видишь, раз мы целехонькие. Может, для каких-то целей держат, не знаю. А может, по великому российскому бардаку оставили без присмотра. В общем, если умеючи, то проскользнуть можно.

– А фонари где взяли? – поинтересовался Павел. – Как по шахте шли?

– Есть один фонарь, – опять кивнул Циркач. – Не очень мощный, правда, но все не вслепую идти.

– Ну и? – нетерпеливо спросил Лютый, в душе удивляясь бесшабашности и авантюризму уголовников.

– Ну и шаримся там у них, берем, что плохо лежит.

– Так вы воруете у них еду, когда они спят?! – поразился Павел.

– Я – вор, начальник, – на этот раз вполне серьезно ответил Селиверстов.

Лютый испытал невольное уважение к блатным, чье присутствие до сего момента он воспринимал не иначе, как с раздражением, как неизбежное зло, от которого никуда не деться. А вот, поди ж ты! Отчаянные, ничего не скажешь! И ведь не голод их туда гонит, а тот самый дух авантюризма, незнакомый большинству «нормальных» граждан, неспособных на такие поступки на деле. Максимум, что для них доступно – это книги и фильмы, что можно почитать и посмотреть в уютной обстановке. Но чтобы рисковать жизнью, как герои книг и фильмов, – тут вряд ли.

А такие, как эти уголовники, раньше становились первопроходцами. Да хотя бы та же Сибирь лихими людишками завоевывалась, что до этого на большую дорогу с кистенями выходили.

Даже баб им в крепости присылали соответствующих. Кидался клич среди баб: кто желает пойти жинкой в Сибирь, та получит пять рублей серебром. Деньги по тем временам очень хорошие. Можно было крепкое хозяйство на них поднять.

И находились желающие. Шли. Становились женами тех первопроходцев. Нередко в пьяной горячке убивали мужиков своих. За это жинок били плетьми на центральной площади и опять выдавали замуж.

Все это Павел еще до войны читал про Красноярский острог семнадцатого века.

Он покачал головой.

– Ладно. Понял я. Надо будет сходить, глянуть. Может, пригодится. Дашь фонарь?

– Дам, – согласился Циркач и добавил: – Ты Клыка усмири, начальник, чтобы людям не грубил, и сам аккуратнее со словами будь.

– А то что? – не удержавшись, с вызовом спросил Гусев.

– Пойду я, начальник, – будто бы покорно произнес Селиверстов, проигнорировав вопрос.

Он ушел, а Павел махнул рукой Клыку и Студенту, подзывая.

– Ну что? – спросил Лемешко.

Павел пересказал им все, что услышал от Циркача.

– Надо бы сходить, проверить. Может, сгодится, чую, наступление скоро.

– Сходим, – поддержал Студент. – Только как впотьмах-то идти?

– Циркач обещал фонарь дать.

– Запасливые, – проворчал Клык.