Гвюдйонсен позвонил ему утром, как и во все прочие дни, начиная с июля. Он всегда задавал один и тот же неприятный вопрос: «У нас проблемы?»

– Нет, сэр.

– Наши акции продаются дешевле, чем когда мы начинали, – заявил председатель. – Может, вы объявили войну мне?

Олавюр прикусил язык.

– Сэр, вы знаете, сколько у меня акций нашего банка.

Единственный возможный ответ, чтобы не сказать старику: фарду и рассгат, исландская версия «иди в жопу». Фраза, завершающая карьеру, независимо от языка.

– Да, конечно, – ответил председатель. – В чем наша проблема?

– Нам поможет, если катарцы удвоят свою позицию.

– Да, пора.

– Вы одобрите увеличение займа, сэр?

Председатель Гвюдйонсен погрузился в молчание на целую минуту, практически вечность. Олавюр молчал, зная, что старик дожидается его реплики.

– Да, – наконец сказал председатель. – Когда вы сможете начать?

– Вчера.

– Хорошо. А что там с вашим хедж-фондом?

– Пора вырвать им глаза и помочиться в глазницы.

– Приберегите свой яд, – посоветовал Гвюдйонсен. – Займитесь ценой наших акций.

В Рейкьявике было 13.15. Сидя в одиночестве своего кабинета, Олавюр позвонил в офис шейха и сказал ведущему референту по инвестициям семьи:

– Мне нужна ваша помощь.

– То же дело, что и прежде, брат? Без права оборота, пока «Хафнарбанки» не взлетит?

– Да, то же, – ответил Олавюр и уточнил: – Включая нашу атаку на «ЛиУэлл Кэпитал» и «Бентвинг Энерджи».

– Согласен.

– Ваш человек в Гринвиче что-нибудь выяснил?

– Пока нет, – ответил катарец.

– Вы можете его поторопить?

– Конечно. Мы – крупнейший инвестор фонда, в котором работает Димитрис.

– Отлично. А я потороплю себя, – сказал Олавюр.

Разговор закончился, и Олавюр в первый раз за день почувствовал себя неплохо. Как только катарцы возобновят покупку, падение акций прекратится. Может, на этот раз они устоят.

Олавюр набрал Сигги и поинтересовался:

– Какие планы на обед?

– Никаких.

– Пробовал когда-нибудь «бойлермейкер»?

– Нет.

– Хорошо. Встретимся в «Вегамоте» через пятнадцать минут. Я приглашаю.

– Зачем?

– Помнишь, как Лизер радовался картине Гончаровой?

– Ну конечно.

– Пора переходить ко второй фазе, братик.

Рейчел Виттье накинула белый халат, такой мягкий и привычный. За долгие годы она полюбила уникальный утренний запах клиники, сочетание кофе французской обжарки и антисептического мыла. На часах было 8.30.

В жаркие летние дни практика Дока просыпалась медленно. Сестры часто задерживались на кухне, болтая над булочками и наслаждаясь августовской скукой. Утренняя поездка на работу высасывала энергию, а потная кожа оставляла сотрудников уязвимыми перед искусственным холодом кондиционеров.

Скоро темп жизни клиники на Парк-авеню возрастет. На сегодня планировались три липосакции, включая Робинсона. Жирное лицо, мясистый живот и пухлый подбородок; над ним придется здорово поработать. Одна только задница требовала пары часов.

«Ни разу не видывал такой здоровенной туши без клейма Джона Дира»[38].

Рейчел мысленно слышала голос папочки, его техасский акцент и гнусавость, прячущие безудержную ярость алкаша. У него всегда было свое мнение, своя присказка для всех и каждого, включая Рейчел. Папочка много лет наезжал на нее, крепко наезжал, за лишние пятнадцать килограмм.

«Чтобы довезти до места твою задницу, нужно две поездки».

Насмешки обычно бывали жестокими. Рейчел до сих пор морщилась от ожогового рубца – папочкиного домашнего лекарства для похудения. В один вечер, после бутылки «Джим Бима», он затушил сигарету о правую руку Рейчел. «Сбрось жир, – предупредил он, – или я сделаю тебе такую же татуировку на другой».

Через две недели Рейчел исполнилось шестнадцать, но ее никто не поздравлял. Мать давно умерла. Отец устроился в кресле, слушая радио и поглощая поздний ужин, упаковку пива и зубочистку, который он называл «обед из семи блюд». Когда он обнаружил недоеденный шоколадный пирог, испеченный Рейчел для себя, все черти вырвались из ада.

– У тебя в джинсах, девка, пара свиней!

От пива его лицо побагровело и вздулось. Он ударил Рейчел. Сильно. Действительно сильно. В полную силу.

Рейчел оттолкнула пьяного старика. Злость. Самозащита. Все вместе. Он упал навзничь, скатился по лестнице и приземлился внизу – шея сломана, голова повернута под странным углом, как в «Экзорцисте».

Рейчел, к ее величайшему удивлению, обрадовала эта картина. Отец сломан. Бессилен. Угрозы больше нет. Зрелище опьянило ее. Стоя над телом отца, она кричала: «Как тебе мое смертельное касание, папочка?»

Лишний вес, все пятнадцать килограмм жира и целлюлита, давно исчезли. Но ожоги детства горели до сих пор. Пухлый белый рубец преследовал ее каждую минуту. Рейчел потерла шрам, ее настроение портилось с каждым движением пальца.

Существовал только один способ поднять настроение. Рейчел знала это по опыту и по сессиям с психотерапевтом за двести долларов в час. «Разложите все по полочкам. Найдите то, что доставляет вам удовольствие».

– Как моя ночная работа, – пробормотала Рейчел.

Сейчас она была одна в консультационном кабинете клиники. Достала мобильник и набрала номер, который знала наизусть.

– Конрад Барнс, – сказала она, имея в виду свою цель из Бронксвилля, – оказался сложнее, чем я думала, Кимосаби.

– Это не мои проблемы.

– Плохое настроение? – промурлыкала Рейчел, скорее насмешливо, чем сексуально. – Может, вам нужен отпуск?

– Нет.

– Я не могу стряхнуть жену Конрада, – доложила она. – Они неразделимы.

– Мне нужны не подробности, а результаты.

Такая резкость удивила Рейчел. После Парижа их отношения стали заметно теплее. И эта мысль напомнила ей о том, чего она желала больше всего. Не отдыха на пенсии, а возможности покупать одежду и вести беззаботную жизнь, которой она была лишена ребенком.

– Ничего личного, Кимосаби, но у вас все под контролем?

– Я уже говорил тебе. В моем бизнесе все – личное.

Кьюсак уставился на подпись. Потом встал и заново осмотрел вагон поезда. Он никого не узнал. В вагоне сидели исключительно «костюмы», направляющиеся в Провиденс или Бостон. Парни с портфелями, набитыми торговой пропагандой и прочей ложью. Никто из них не выглядел человеком, способным перевоплотиться в легендарного квотербека из «Окленда».