Рафалович, сумевший сплавить за границу новешенький ракетный крейсер, мог выступить в этом деле в качестве посредника, а по совместительству — зиц-председателя Фунта. После того как Барковский выручил его в деле с моряками, Леонид оказался у него в должниках. Однако, как выяснилось позже, чувство благодарности этому человеку было абсолютно чуждо. Вникнув в детали предстоящей аферы, он начисто отказался в ней участвовать, несмотря на посуленные огромные дивиденды, которых в случае успеха хватило бы на легальную покупку не одного крейсера, а целой эскадры. Однако Рафалович после канадской тюрьмы стал вдвойне осторожен и рисковать не желал.

— Я не говорю уже о том, что дело, мягко говоря, неблагородное! — добавил он, поколебавшись. — С крейсером все было иначе, он бы сржавел к чертовой матери без горючки. А тут чистый грабеж и без того разворованной страны!

И ведь прав оказался, чертяка. Дело с рыболовным флотом приобрело нежелательную огласку. Готовилось расследование, но вице-премьеру дали небольшую фору по времени. Как раз для того, чтобы собрать вещички и дать деру. А сливки с его идеи с флотом будут снимать теперь другие!

Если бы не эта сорвавшаяся в последний момент сделка, господину Барковскому, возможно, и не пришлось бы срочно выезжать за рубеж. Ну сняли бы, а потом, глядишь и, несмотря на мелкие грешки, подвернулось бы новое теплое местечко. И можно продолжать «работать». Но ведь сказано — «жадность фраера погубит»!

— Миллионера из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы! — сказал Барковский и рассмеялся

Лукавил немного, миллионером он все-таки стал. И нищая старость ему не грозила. Не придется просить подаяние где-нибудь в Париже. Подайте бывшему депутату Государственной думы!

— Прочь из Москвы, сюда я больше не ездок! — продекламировал он другую классическую фразу и, провожаемый недоуменными взглядами интуристов, зашагал прочь.

(1)

Аэропорт в Нью-Йорке. Иван Ларин вертел головой, осматривая доступный ему кусочек нового мира. Ждали рейса на Лос-Анджелес. Будущее казалось если не безоблачным, то, по крайней мере, перспективным. Надо же, вот и правда — не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Или это воздаяние за все предыдущие мытарства? Причем в этой жизни. Он улыбнулся проходившей мимо негритянке. Та возмущенно отвернулась. «Черт возьми, — вспомнил он, — это же Америка, страна контрастов! Здесь вам не тут, как выражаются армейские прапорщики. Свобода свободой, но не дай бог потащат в суд за сексуальные домогательства, или как там это здесь квалифицируется». Ларин настороженно посмотрел вслед красотке. Нет, она не торопилась к ближайшему копу с жалобой на коварного русского маньяка. И все же, нужно, пожалуй, быть поосторожнее. На первых порах, по крайней мере. А может, преувеличивают насчет этого жуткого феминизма и закона о сексуальном домогательстве? Ведь тогда бы половина Америки сидела бы на скамье подсудимых.

Тем не менее, когда к Ивану уверенным шагом направилась красивая незнакомка в дорогом пальто, он постарался придать лицу вежливо-нейтральное выражение.

— Добрый день, господин Ларин! — сказала она.

— День добрый! — ответствовал тот и задумался.

Хорошо говорит по-русски. Эмигрантка. Как и он. Эмигрант. Слово какое неприятное. Сразу встают перед глазами пароходы, отчаливающие из Крыма, давка на палубе, лошади, плывущие за своими хозяевами… Что делает кино с человеком! Все, что было не со мной, помню. Нет, нет… Он не эмигрант, граждане. Это словечко из советского прошлого. Он просто поехал поработать на чужбине. Захочет — вернется. Трудно усвоить, что можешь, как недоброй памяти товарищ Ульянов, разъезжать по заграницам. А если своего брата-литератора вспомнить, то Тургенев тоже вон из своего любимого Баден-Бадена не вылезал.

— Вы меня, кажется, не узнаете? — продолжила она с улыбкой.

Улыбка показалась ему знакомой, но насчет остального он не мог ничего сказать. То, что это не Татьяна Ларина, было определенно.

— З… Первая буква!

Ларин едва не подскочил на месте.

— Танька Захаржевская?

— Тише, тише! И что это за Таньки-Ваньки? Не тот статус! — но голос у нее был ласковый.

— Но… но ведь… Был такой слух… Тебя же похоронили! — проговорил он, заикаясь от волнения.

— Значит, долго жить буду! — подмигнула она.

Подошедший с другой стороны Баренцев нежно поцеловал ее. Похоже, он знал, что Захаржевская будет здесь сегодня, и отношения между этими двумя выходили за рамки дружеских.

— Нил, чертяка… — Иван нахмурился. — Что-то темнишь все время, ни слова не сказал, что и Таня здесь!

— Я не был уверен. Могли не пересечься, — сказал Баренцев. — Кстати, наша мадам теперь совладелица прославленной компании «Мунлайт Пикчерз», во славу которой тебе предстоит потрудиться!

— Что?! — Иван замотал головой, не веря. — А впрочем, кажется, пора разучиться удивляться!

— То ли еще будет, мальчики, — Захаржевская помахала им рукой. — Скоро увидимся!

На прощание она еще раз поцеловала Нила и по-дружески чмокнула Ларина.

— Чудеса в решете! — пробормотал тот, глядя ей вслед.

(2)

— Он тебя просто околдовал! — Клэр не скрывала раздражения. — По-моему, ничем хорошим это не кончится!

У Клэр Безансон были свои планы. Питер Дубойс пользовался доверием Баррена, следовательно, мог добиться ее освобождения. Поэтому меньше всего ее устраивало, если из-за интриг Делоха это самое доверие будет утрачено.

— Ты забыл, чем все закончилось в прошлый раз? Хочешь вернуться назад, в клинику? — спросила она и замолчала.

Поняла, что сказала лишнее. Питер помрачнел.

— Ну что ты? — попыталась она подластиться. — Я ведь просто хочу, чтобы эта мерзкая история не повторилась вновь. Твой замечательный Георг запросто может втравить тебя в новые неприятности, а ты идешь у него на поводу и даже не пытаешься сопротивляться.

— Я пытался… — сказал Питер. — Но он во многом прав! Есть вещи, с которыми нельзя мириться, Клэр, иначе жизнь становится бессмысленной.

— Ох, Питер, Питер… — покачала она головой, мысленно прощаясь со всеми надеждами. — Откуда в тебе это нелепое бунтарство? Русские корни заговорили? Есть вещи, с которыми приходится мириться, иначе жизнь не становится бессмысленной, а просто заканчивается, что, на мой взгляд, гораздо хуже. Я, разумеется, не претендую на многое. До твоего обожаемого… хотела сказать — уважаемого профессора мне ох как далеко, но я уверена, что кончится это плохо.

— Клэр, — сказал он серьезно, — я не могу выгнать Георга только потому, что он пришелся тебе не по душе. Он слишком много для меня сделал. Может быть, ты ревнуешь?