— Кстати, Розен-то как раз может и не вернуться в Ред-Рок. По моим сведениям, он собирается в небольшую экспедицию в Африку, а потом — Бог весть…

— Так сделайте же что-нибудь — вы знаете что! Сравнять с землей Ред-Рок, не уничтожив Розена — это, знаете ли, даже не полдела, а десятая часть.

— Послушайте, Георг, мне нужна свобода, и мне нужна Клэр! И ради этого я готов на все!

Клэр затрепетала, это было то, что она давно мечтала услышать, и поскольку сейчас он говорил об этом с Делохом, можно было быть уверенной — говорил искренне. Но одновременно ее охватил страх. Что они задумали, что они задумали?! Она горестно покачала головой — опять оказалась в западне, выстроенной собственными руками. Надо найти способ проинформировать Баррена — под угрозой само существование Ред-Рока и, возможно, жизнь ее Павла… Ее? С каких это пор? Павел никогда не принадлежал ей, даже когда их роман был на взлете, она занимала лишь второе место на пьедестале его любви, первое же всегда было зарезервировано за женой, этой русской артисткой… А Питер… Питер — это другое. Совсем другое — и единственное, что у нее есть. Нет, она не могла предать Дубойса, что бы они там с мерзавцем Делохом ни планировали. Клэр решила, что лучше покорно наблюдать, плыть по течению. Быть пассивной, любящей, нежной…

Он посмотрел на нее. Клэр лежала, прикрывшись едва-едва, с ловкостью профессиональной модели, одеяло почти ничего не скрывало.

Питер вздохнул:

— Если бы этот вечер никогда не кончался… Тебе приходилось так думать?

— Вечность в Ред-Роке? Шутишь? — она гневно изогнула брови.

— Милая, я тебе помогу, не сомневайся, — заверил он.

— Скоро сказка сказывается!

— Вот видишь, ты же все понимаешь…

Дубойс прекрасно понимал, что она ждет от него решительных действий. Его судьба была с юности сплетена с судьбой этой женщины, и все, что он делал в своей жизни, подводило его к ней, к этому моменту предельной близости, единения тел и душ. Сейчас он не испытывал никаких сожалений. Если бы что-нибудь было не так, не было бы ни этого вечера, ни Клэр Безансон, лежащей в его постели и ожидающей его, свою половинку. Ради нее он готов был на многое. Почти на все.

Питер Дубойс решил оставить философские размышления на утро. Теперь в нем говорил мужчина, самец. Он поймал Клэр за плечо и притянул к себе, чтобы поцеловать — жадно и долго, так, словно жизнь должна была закончиться вместе с этим поцелуем. Она повернулась к лампе, чтобы уменьшить свет, — Клэр нравился полумрак. За окном стояла ясная ночь.

Его руки проникли под блузку, ее кожа была горячей. Клэр быстро освободилась от одежды, серебряный кулон лежал между круглых небольших грудей. Питер откинул его, прежде чем спуститься к ним с поцелуями.

Она устроилась поудобнее, гладила и ласкала его, взъерошила волосы, ожидая главного.

Он посмотрел в ее глаза, в них было желание.

— Ты такой сильный, — она погладила его мускулы. — Ты можешь все…

(3)

— Ну, так ты готов? — спросила голливудская звезда Таня Розен, едва успев поздороваться. Иван посмотрел на нее восхищенно. Эту Танюшу тоже было не узнать. Энергичная, смелая, теперь это был ее мир, и ему очень хотелось влиться в него как можно скорее.

— Всегда готов! — отрапортовал он, по-пионерски подняв руку ко лбу. — Каковы будут указания?

— Сценарий о жизни некоей Татьяны Лариной! — рассмеялась она. — Я серьезно, но ты не думай, что я совсем здесь с ума сошла. Во-первых, идея не моя, а Нила и Танечки Захаржевской. А во-вторых, событий и в самом деле хватало. Будем ковать железо, не отходя от кассы. По горячим следам.

— О, ты стала настоящей деловой леди. Просто волчица.

— Так с волками жить — по-волчьи выть! Впрочем, — тут же поправилась она, — здесь не страшнее, чем на нашей с тобой родине. Глотки друг другу грызут редко и в специально отведенных для этого местах. Словом, освоишься быстро!

— Когда начинать? — спросил он серьезно.

— Ну вот, как освоишься на новом месте, так и начнем!

И на месяц упорхнула в Париж для участия в новом проекте самого Роберта Олтмана. Роль была небольшая, гонорар, по нынешним меркам Тани Розен, копеечным, но сниматься у Мастера было чрезвычайно престижно, и многие голливудские звезды еще и приплатили бы, лишь бы угодить в кадр. Но прославленный режиссер приглашал далеко не всех.

По просьбе Татьяны Фитцсиммонс организовал для русского гостя маленькую экскурсию по павильонам «Мунлайт Пикчерз». Ивану случалось бывать на Ленфильме, так что киношная атмосфера была ему не в новинку, однако голливудское производство отличалось размахом. Там, где в отечественных условиях обходились одним техником, здесь суетилась целая сотня.

— Страхуемся! — сказал Колин.

Ивану не терпелось попробовать силы в новом жанре. Надо же, как оно все упромыслилось, однако! Со случайного взгляда на телеэкран начался отсчет исступленного полета в его с Танькой общее прошлое. Тысячи слов, лихорадочно вбитых в компьютер, — все здесь, с дискеток, прихваченных в Питере, перекочевали на новый винчестер. Тысячи выкуренных папирос, декалитры крепчайшего кофе, гипертонический криз, «скоряк», Новый год в больнице. Потом — пустота, молчание музы, месячный запой. Лева, поломанные ребра. Опять запой, суицидные позывы. И вот теперь судьба недвусмысленно подталкивает его к продолжению задуманного, и не задуманного даже, а просто ударившего в голову, как обух Раскольникова. Только теперь все у него будет иначе — спокойно, планомерно, взвешенно, как и подобает профессионалу. Восемь страниц готового текста в день… Ну, шесть… Частично адаптировать написанное ранее, частично — воспользоваться пленками, записанными во время бесед… И это была только часть материала — краеугольный камень, который ляжет в основу кинобиографии. Самой впечатляющей в истории Голливуда. Он уже несколько раз советовался с Колином Фитцсиммонсом по отдельным деталям. Сначала стеснялся беспокоить кинозвезду, однако Татьяна была права — Колин оказался приятным парнем, без звездных замашек.

— Пишите, как пишется! — посоветовал он в очередном разговоре. — Потом посмотрим, что нужно исправить.

И он писал, не задумываясь над тем, как это будет выглядеть на экране. Перед глазами, как будто на кинопленке, проходила совместная жизнь. Это были, пожалуй, самые сочные куски в материале. Порой он замечал, увлекаясь, что начинает писать о самом себе. «Рановато, Иван, засел за мемуары, — говорил он, ухмыляясь. — Фильм о тебе мировую общественность вряд ли заинтересует». Если не считать, пожалуй, Брюшного, который, поди, диву дается, куда подевался Ванька! И как у него рожу перекосило, стоило Баренцеву сунуть свои фальшивые корочки. Иван потом долго допытывался — откуда и зачем у Нила эти документы, но Баренцев, обычно откровенный со старым товарищем, на это только отшучивался. Ладно, много будем знать, скоро состаримся, а стариться Иван теперь совершенно не желал. Мысли о смерти оставили его, похоже, навсегда.