Хватит. 

*

Мои друзья нашлись в одном из тренировочных залов, и я с наслаждением присоединился к ним. 

Бить. Кусать. Творить боевые чары. 

Это было то, что нужно. То, чего требовал холодный, колючий гнев, поселившийся в моей груди.

Когда мы несколько часов спустя свалились на пол, измождённые, Дин спросил:

— Всё так плохо?

Я не стал отвечать.

— Помнится, ты хвастался новыми танцовщицами, — сказал я вместо того. — И певичками. Так почему бы нам не устроить сегодня музыкальный вечер, м?

— Ладно, — Дин прищурился. — А кого ты хочешь?

— Плевать, — отозвался я равнодушно. — Они все одинаковые, верно? Не бывает особенных, если сам себе не придумаешь… Так что — без разницы. Я просто хочу развлечься.

 Несколько месяцев спустя

Алисия Майлифф

*

— Значит так, — сказала тощая, как жердь, дама, небрежно помахивая свитком контракта. — Вы должны спуститься с потолка, и меня не волнует, что там с креплениями. Это понятно? Я плачу вам деньги не для того, чтобы разбираться с такими мелочами.

— Да, мадам. 

— Помните, что наряд феи-кренделька очень важен. Вы не должны его испортить!

Я с сомнением покосилась на старый, побитый молью и прожжённый в нескольких местах костюм, пахнущий залежавшимся табаком. 

— Я буду бережна, мадам. 

— Хорошо! Помните, милочка: за те деньги, что вам платит наше предприятие, вы должны отработать всю ночь. Предновогодний вечер для нашего коллектива — это святое!

Я вежливо улыбнулась в ответ. Заказчица была, прямо скажем, не пределом моих мечтаний, но нужно отдать ей должное: она действительно хорошо платила. А это, если честно, было весьма и весьма принципиально в моих новых обстоятельствах. Потому… Фея-кренделёк, говорите? Да запросто!

Возвращаясь же к моим обстоятельствам, не могу сказать, что всё было так уж плохо. В целом. 

Да, пришлось уехать из столицы — леди Элизавет была последовательна и несколько раз дала дяде понять, что не хочет видеть его у себя под носом. Она не являлась сама, конечно, но стали возникать проблемы: то с арендой, то с чиновниками, то с проверками. Дядя не стал дожидаться, пока всё станет ещё хуже, и решил переехать.

С другой стороны, в пригороде нам удалось вполне неплохо устроиться: как показала практика, одинаковые дома на Сиреневой улице и за чертой города стоят очень разных денег. Так что, пусть мы больше не жили среди сливок общества, но в плане комфорта потеряли не слишком много… И, честно говоря, после всего пережитого я уже не так уж сожалела о том, что мы больше не среди аристократов.

Пожалуй, моё стремление быть на них похожей утонуло где-то во Впадине Древних.  

Так или иначе, после пары месяцев проблем дядино дело пошло в гору: они с папой Буджо и Бэном занялись производством музыкальных шкатулок разной степени сложности, и это стало приносить неплохой доход. Вилни сохранил за собой место в своём кадетском корпусе и должен был выпуститься сразу после нового года; Бэн ходил в вечернюю школу техников-артефакторов и почти что выправил себе документы. 

А я… Я работала. Все мои сбережения, до которых я смогла дотянуться после “смерти”, пришлось потратить. По очевидным причинам, были мне доступны только тайники на самый-самый чёрный день, о которых Элизавет не могла знать. Там едва хватило на первый взнос для Вилни, новые инструменты для папы Буджо и сценические костюмы для новой меня. И после всё, что мне оставалось — это снова взбираться вверх по шипастой лестнице, в просторечии именуемой карьерой певицы. 

Я обивала пороги разных заведений. Я давала уличные концерты. Я улыбалась людям и зачаровывала  их без зазрения совести. Я окунулась в работу с головой, полностью, чтобы снова стать опорой для своей семьи.

И чтобы не вспоминать о прекрасном принце.       

Благодаря всему этому вышло так, что к сезону новогодних праздников я вышла популярной в рабочих районах певицей. Эдаким юным дарованием с островов, приехавшим вместе с братом (роль которого сыграл Бэн, разумеется) покорять шумную и полную возможностей столицу. Конечно, ни о каком высшем свете не могло быть и речи — кто бы туда пропустил без покровителя? — но, по правде, я и не искала такой возможности.

— Вы слушаете меня, милочка?

— Разумеется, — я натянула на лицо самую сладкую улыбку из возможных. 

— Так вот, вы должны будете спуститься в зал и вместе с владельцем нашей фирмы разрезать торт. 

— Хорошо. Вы покажете мне, где я могу остановиться? 

Она поджала губы:

— Если это обязательно.

— Обязательно, — развела я руками. — И я предупреждала вас об этом ещё на этапе предварительной договорённости. Мне нужно где-то переодеваться, отдыхать…

— Отдыхать? — она насмешливо приподняла бровь. — Милочка, от чего вы отдыхать собрались? Мы платим вам за всю ночь, и я, как деловой человек, рассчитываю, что вы отработаете каждую копейку. 

— Разумеется, — Мора, дай мне терпения. — Но мне в любом случае нужно иногда промачивать горло, менять костюмы и мелодии. Да и у вас намечена своя программа, во время которой я не нужна. Награждение лучших сотрудников, например. 

Дамочка поджала губы и пристально оглядела меня.

— Хорошо, — бросила она. — Разумеется, мы выделим вам комнату. Но сделайте мне одолжение: не вздумайте рассказывать людям, которые проводят по две смены на фабрике или сутки в кабинете, что вы работаете и устаёте. Поверьте, вы с вашим весёлым прыганьем по сцене и понятия не имеете, что такое настоящая работа!  

Вот кто бы сомневался, конечно. 

— Да, куда уж мне. А теперь — не могли бы вы показать мне, всё же, комнату?..

*

Я — фея-рогалик, 

оу-оу,

Я живу, как летаю, 

Оу-оу, 

Я приношу детям счастье,

Оу-оу…

Исполняю мечты…

Ага, а ещё наверняка приношу ожирение и диатез.

Какой идиот писал их гимн, хотелось бы мне знать? Не знаю и знать не хочу. Радует одно: после десятого тоста весёлая, задорная песня была именно тем самым, что нужно пьяненькой, раззадоренной толпе. 

Я прыгала на импровизированной сцене, потрясая дурацкими крылышками в виде крендельков и собранными в хвостики белыми волосами (пришлось изменить их цвет для одного из выступлений; тогда мне очень понравилось, как смотрятся светлые волосы в сочетании со внешностью островитянки, так что я решила оставить всё так). Несколько музыкантов, явно из коллектива завода, весело наяривали на своих инструментах нечто, что с большущей натяжкой можно было назвать мелодиями. Уверена, услышь их папа Буджо, он бы сказал, что это преступление против музыки — но кого это волновало? Заводские работники пили, веселились, эпизодически пытались схватить меня за ноги и облапать. Такое вот веселье.