Он начал изучать теологию в Католическом институте Парижа и через несколько лет стал признанным специалистом по Деяниям апостолов. К нему обращались как к знатоку в области исторического и критического толкования Нового Завета. Одновременно с этим он обогатил своими исследованиями историю настенной католической иконографии. Стал признанным лектором в Теологикуме, на факультете теологии Католического института.

Однако преподавание его не интересовало. Он хотел только одного — полностью посвятить себя Священному Писанию, дабы возвыситься духом, достичь идеала. В мире существовало нечто низменное и параллельно нечто возвышенное, а где-то между ними обретался бывший «наркуша» с выжженным мозгом.

— Как скоро ты сможешь приехать? — повторил Ньеман.

— Не от меня зависит.

— А от кого?

— Я же всегда езжу автостопом.

Ньеман вздохнул:

— Ладно, завтра с утра пораньше пришлю к тебе жандарма с машиной.

Он выключил телефон и с испугом констатировал, что ему нечем заняться, кроме как ждать. Да и ожидание это не сулило ничего хорошего.

Вчерашний рейд в подлеске пока не дал никаких результатов. Расшифровка фресок начнется только с приездом Эрика. Расследование смерти Самуэля подошло к концу — иными словами, завело в тупик. А следствие по убийству Марселя еще и не начиналось — по причине отсутствия трупа.

Он развернулся и побрел обратно в жандармерию. Если уж нечего делать, так лучше заняться чтением. У Деснос наверняка есть досье на Отто Ланца, этого пророка кровавых сборщиков винограда.

Досье действительно существовало, и Стефани Деснос ужасно обрадовалась, что им кто-то заинтересовался. Она вручила майору пачку листков и усадила его в каморке на втором этаже, где Ньеман угнездился, как мурена в своей щели.

— Ну а ты сама чем займешься? — спросил он, жалея, что не может озадачить ее никаким приказом.

— Вернусь в подлесок.

— А что, у тебя есть какие-то новости? Ребята что-нибудь нашли?

Но капитанша вышла, не сказав ни слова, настолько очевидной была ситуация. Ньеман закрыл за ней дверь и приказал себе не отчаиваться. В этот ночной час, в этой пустоте его худшим врагом было уныние.

Он попросил принести ему термос кофе и — вперед, Золтан![93]

Отто Ланц родился в Бельфоре в 1872 году, когда город попал в руки пруссаков после стодневной осады. В те дни жители еще не успели предать земле всех убитых и по улицам разносились миазмы тифа. Мальчик вырос в многодетной семье, раздираемой противоречиями: мать — набожная швея, отец — атеист и алкоголик, кузнец по профессии. Он проводил дни в своей кузне, теша себя ненавистью к «проклятым пруссакам» и запивая ее скверным вином, а заодно лупя молотом по железу, раскаленному до восьмисот градусов. По вечерам роль наковальни исполняли жена и дети.

Отто очень скоро отказался ходить в школу и учиться кузнечному делу. В наказание отец пометил ему левую руку раскаленными клещами; всю свою жизнь мальчик будет страдать от этого увечья.

В тринадцать лет он убежал из дому и пошел бродить по дорогам Эльзаса. Подряжался на мелкие работы, воровал. И в конце концов пристроился учеником в печатню коммуны Селеста́[94], где вдруг начал рисовать. Очень скоро парень смог зарабатывать на жизнь, продавая свои работы — портреты, карикатуры и пейзажи…

Он по-прежнему бродил по дорогам, терпя побои, сексуальные домогательства и прочие унижения. И стойко переносил все испытания, уповая на лучшее будущее. А пока это был всего лишь голодный калека и даровитый художник, затаивший в душе ярость против всего мира.

Наконец он попадает в Бразон, и Диоцез кажется ему землей обетованной. Анабаптисты не могут отказать ему в милости, о которой он просит — быть окрещенным. Он хочет вверить себя Богу. Это сознательное, обдуманное, добровольное решение. Именно то, что проповедуют Посланники. Его крестят. И оставляют в Обители. Он хороший кузнец — это ремесло папаша все-таки вбил в него клещами — и богобоязненный человек, который смыл с себя мирские грехи и избавился от приступов гнева, обратив слух к учению Господа.

Он читает Библию. Читает «Книгу Мучеников»[95]. Проникается впечатлениями от казней, пыток, утоплений, коим подвергают анабаптистов. Его гнев разгорается вновь, но теперь принимает особую форму, как железо, укрощенное огнем. Он дает себе клятву защищать своих наставников, ограждать их от порока и насилия.

По вечерам он делает рисунки для богословских книг. Интересуется документами на собственность Обители, уговаривает Посланников зарегистрировать их у нотариуса, основывает кооператив со статусом частной собственности, таким же, как все окрестные виноградники, — словом, оскверняет себя всеми мирскими делами, лишь бы его новые хозяева не пачкали этим руки.

Однако в Диоцезе мнения на его счет расходятся. Ланц не принадлежит к ним, он чужак, он постоянно нарушает закон «порядка и повиновения», он живет в Обители, но держится особняком, — словом, это существо не их крови, грешник, пария, святотатец. Тем не менее некоторые считают его провидцем. В этом наступающем веке, чреватом хаосом и конфликтами, Отто послужит им щитом.

Первая мировая война доказывает его значимость. Анабаптисты отказываются браться за оружие. Их арестовывают, расстреливают. Отто пользуется всеобщим хаосом, чтобы сделать смелый шаг. Он убеждает германские власти (в ту пору Эльзас принадлежал рейху), что анабаптисты необходимы армии как надежный арьергард: им можно поручить полевые госпитали, столовые, службу связи… Словом, все что угодно, лишь бы не заставлять стрелять. Немецкие генералы, по горло занятые бойней в траншеях, соглашаются — Посланники не будут участвовать в боях.

По окончании войны Эльзас опять стал французским, и анабаптисты вернулись к своим виноградникам. Их вино снова течет рекой, а статус Отто в Обители повышается день ото дня. Его назначают архиепископом Диоцеза — факт из ряда вон выходящий, поскольку он, в силу своего происхождения, не принадлежит к секте.

Но Посланники обязаны ему процветанием виноделия — ведь именно его умелое руководство обеспечивает независимость Обители. Более того, Ланц предусмотрел еще одну опасность — туристов. Надежные изгороди, охрана, таблички «Частная собственность»… Отныне любопытным уже не удастся посягнуть на их земли.