– Южанин? – опуская раскаленную заготовку в воду и обтирая руки грязной ветощью, настороженно спросил молодой кузнец. – Каким ветром?

– Южным, – вымученно усмехнулся Хакмар.

– Южанин, – задумчиво повторил кузнец. – Слыхал я про вас. Только мне, сам видишь, подмастерью платить нечем, – взмахом руки обводя бедную кузницу, сказал он.

Хакмар сморщился при слове «подмастерье», тяжко вздохнул и шагнул внутрь.

– Нам много не надо, – просительные слова пробивались по одному, будто мальчишка тянул их из себя клещами. – Поспать… Подкормиться… Я отработаю…

– Много вас, – с явным сомнением каясь на Аякчан и заглядывающего с улицы Донгара, пробормотал кузнец. – Беженцы, поди? Как вас стража в город-то пустила? – Он снова задумался, видно было, как желание борется в нем с опаской. – Ну-у… Все-таки… Такое починить сумеешь? – наконец решившись, выдохнул кузнец и протянул на широкой темной ладони пару простеньких – дутыми колечками – серебряных сережек.

Хакмар хмыкнул и, стараясь не зацепить раненую руку, принялся стягивать куртку. Зацепил все равно, зашипел от боли, конечно, обозлился – Аякчан уже поняла, что, когда он чего не умеет, не понимает или не может, всегда начинает злиться! Грубо сграбастав сережки с ладони кузнеца, мальчишка шагнул к выставленным на поставце разномерным плавильным тиглям. Голубое пламя в горне зашипело разъяренной кошкой и метнулось прочь от приблизившегося черного кузнеца.

Если Огонь откажется ему повиноваться… Аякчан мысленно представила их, всех троих, забившихся в какую-нибудь темную щель, прижимающихся к теплым бокам оленей, – и городскую стражу, вытаскивающую их оттуда! Потом у одной из пойманных побродяжек окажутся голубые волосы, а остальные двое… ой-ей-ей! Огонь в горне продолжал шипеть и дергаться, уворачиваясь от протянутой к нему руки Хакмара.

«А ну-ка, цыц! Цыц, я тебе говорю!» – мысленно рявкнула Аякчан и чуть сама не охнула от удивления, когда Огонь вдруг испуганно и покорно припал к земле, словно заслышавший хозяйский окрик пес.

«А ну, не балуй!» – уже с меньшей уверенностью добавила Аякчан, но Огонь моментально подпрыгнул и загорелся сильно и ровно, помахивая язычками Пламени, будто извиняющийся пес – хвостом.

– Я бы и сам справился, – не оглядываясь на Аякчан, процедил Хакмар.

Конечно-конечно! Она обиженно отвернулась. Ему помогают, а он выпендривается! Еще немножко – и она возненавидит этого мальчишку даже больше, чем Донгара, обозвавшего ее ведьмой-албасы и объявившего своей женой!

– Э, парень, ты чего? Там только застежку починить надобно, а переплавлять их ни к чему! – Испуганный вопль местного кузнеца заставил Аякчан снова оглянуться – и она увидела, как брошенные в тигелек сережки-кольца медленно сминаются, растекаясь в серебряную жижу на жарко пылающем Огне.

– Вы так думаете, мастер? – рассеянно откликнулся Хакмар, не сводя внимательного взгляда с плавящегося серебра. Удовлетворенно кивнул и ловким движением накренил тигль. Бойко и весело, словно музыка, застучал крохотный молоточек. Руки Хакмара замелькали в стремительном танце. Инструменты, казалось, сами прыгали ему в подставленную ладонь – молоточек сменялся еще меньшими щипцами, а те – крючком, потом – иглой. Мальчишка что-то загибал, выравнивал, спрямлял. Руки его взлетали, падали, переплетались между собой, уследить за его движениями было невозможно, и Аякчан зачарованно уставилась ему в лицо, наблюдая, как он то сосредоточенно сдвигает брови, то щурится, будто высматривая что-то, прячущееся между пальцами, то забавно дергает кончиком носа, стряхивая катящуюся каплю пота. Вот нахмуренные брови разошлись, на лице мелькнула тень улыбки, Хакмар придирчиво постучал молоточком там и тут и медленно отнял его, словно вытягивая за собой длинную звонкую ноту – донн-н!

– Вот и все! – хрипло сказал Хакмар, тяжело опираясь на поставец здоровой левой рукой.

Стоящая у откинутого полога Аякчан вытянула шею, пытаясь рассмотреть изделие Хакмара, но хозяин кузницы шагнул ближе, закрыв от нее наковальню.

– Вот это? – сказал он, и тон его был странным. Вовсе не довольным, скорее печальным, словно то, что он видел, было самым грустным зрелищем в его жизни. Неужели выгонит? Аякчан перевела испуганный взор на мальчишку: Хакмар был бледен, по лицу его катился пот. Он сглотнул, будто собираясь что-то сказать… но вместо этого пошатнулся и стал тихо оседать на пол. Подскочившие с двух сторон кузнец и Донгар подхватили его под руки.

– Да ты никак ранен, парень, – испуганно пробормотал кузнец, глядя, как на плече Хакмара медленно проступает багровое пятно, и вдруг громко заорал: – Ингама! Инга! Жена! Иди сюда!

Послышался топот ног, и, удивленно покосившись на стоящую у порога Аякчан, в кузницу вбежала женщина – примерно одного возраста с хозяином кузницы, не старше девятнадцати Дней.

– Что тебе, Бута? – недовольно спросила она, вытирая испачканные в тесте руки. – Что так кричишь? Ай, да у него кровь! – наконец разглядев в полумраке повисшего на кузнеце Хакмара, вскрикнула она. – Кто эти ребята, Бута? – переводя испуганный взгляд с мальчишек на Аякчан, требовательно спросила она. – Что делают они в нашем доме?

– Это ученик одного моего давнего друга, – не оглядываясь на жену, отрывисто бросил кузнец. – Они погостят у нас пока. Приготовь воды и полотна чистого – видишь, перевязать надо парня – и… давай, разжигай печь, подкорми ребят с дороги.

– Но… – Ингама продолжала вертеть головой, как сорока, – похоже, гости, да еще такие многочисленные, ее вовсе не радовали. – Конечно… Ты в доме хозяин… Только… С едой-то у нас… Не очень… А ведь своя дочка есть…

– Ничего – не обеднеем, – тряхнул головой кузнец. – Давай, давай – делай, что я сказал! Только сережки свои забери – ты их починить просила! – с деланой небрежностью бросил он и медленно поднял за дужки пару выкованных Хакмаром серег.

Аякчан прерывисто вздохнула. Дешевеньких дутых колечек больше не было. Нежно позванивая и загадочно мерцая в свете весело танцующего Огня, в руках Буты плавно раскачивались ажурные творения из тончайшего сплетения серебряных нитей. Это были не серьги, это были… морозные узоры на окне, и сверкающая дымка над водопадом, и прозрачные шарики росы, нежно мерцающие на летней паутинке. Это было…

Аякчан увидела, как у Ингамы враз пресеклось дыхание, как вспыхнули ее глаза, лихорадочный румянец заиграл на щеках, и она протянула дрожащие руки к невесомому диву. Девочка отвернулась. Теперь она хорошо понимала печаль в голосе кузнеца Буты – печаль перед мастерством, которое никогда не станет ему доступным, терзающую так же сильно, как и ее нынешняя печаль перед красотой, к которой она никогда не сможет даже прикоснуться.

– Тут и на троих-то есть нечего, а уж на шестерых… И не стыдятся у ребенка кусок отнимать! – возящаяся у очага Ингама покосилась на Аякчан, проверяя, достаточно ли хорошо та слышит ее ворчание.