Аякчан покосилась на бледное личико маленькой Нэлэнчик. Смешная, на младшую сестренку похожа, единственную из отцова семейства, кто не гнал прочь нежеланную старшую дочь. Наоборот, жалась, ластилась, когда Аякчан ее кашкой на рыбном бульоне кормила, пока мачеха, точно как эта Ингама, с соседками языком чесала. И зачем сиговы потроха-то выбрасывать? С этого сига не то что на шесть – на десять человек еды наготовить можно, если умеючи.

– Ну-ка, Нелька, где у вас молоко? – решительно вставая, спросила Аякчан.

– А в холодильнике, – Нэлэнчик кивнула на виднеющийся у самого пола квадрат холодильной ниши, вырезанной прямо в вечно мерзлой земле. – Только его брать нельзя – мамка ругаться будет!

– Авось от ругани уши не заболят, – вытаскивая из ниши замерзший белый куб оленьего молока, рассеянно буркнула Аякчан.

– Не знаешь ты моей мамки! – авторитетно сообщила девочка. – Когда она ругается, так и уши болят, и попа ноет!

Но Аякчан ее уже не слушала. Сиговы потроха полетели в кипящую воду. Аякчан наскоро разболтала в котелке несколько ложек порсы – заварится, загустеет на рыбном бульоне, быстро да сытно – и принялась сбивать с оттаявшим на очаге молоком икру да мелко посеченную сигову печень. Нэлэнчик увлеченно следила, как она орудует мутовкой, и подбирала на пальчик отлетающие капли молока. Сколотив икру с молоком в крепкую смесь, Аякчан выложила ее на куски рыбьего мяса и принялась аккуратно сворачивать тугой рулет. На широкой деревянной лопате сунула его томиться над очагом. По дому пополз одуряющий запах печеной рыбы.

– Ешь! – она плюхнула перед аж сопящей от счастья Нэлэнчик плошку с густым варевом и отхватила добрый ломоть источающего сок рыбного рулета. Нэлэнчик неверящими глазами посмотрела на выставленные перед ней миски, робко взяла ложку… Порывисто вскочила, обняла Аякчан за пояс – выше не дотянулась – и кинулась обратно к столу. Аякчан смущенно засмеялась. Ощущение было странное – она то млела от удовольствия, глядя на увлеченно чавкающую малышку, то начинала злиться – после двух Дней учебы могла б уже и не вспоминать, каково оно, у очага возиться. «Трижды шелковая» небось даже не знает, с какой стороны к чувалу подходить. – А я Хакмару в кузницу отнесу, – Аякчан подхватила с Огня котелок.

– Этот Хакмар – он твой жених? – Нэлэнчик облизала ложку.

Аякчан остановилась.

– Нет. Никакой он мне не жених, – ровным голосом сказала она. Только Хакмара ей в женихи не хватало, упаси Огненноглазая! А может… Аякчан вернулась и прихватила со стола разделочный нож. Даже если Хакмар ради рыбного рулета не станет с ней разговаривать, то уж нож-то наточить не откажется – кузнец все-таки! – От Огня отсядь подальше, а то, гляди, мордаху обожжешь! – прикрикнула она на скребущую ложкой по дну миски Нэлэнчик и побежала через двор к кузнице.

В горне весело пылал Голубой огонь, похоже, окончательно смирившийся с присутствием черного кузнеца. Стоящий у наковальни Хакмар вскинул голову – при виде поднявшей полог девочки лицо его, как всегда, стало будто высеченным из камня. Но тут ноздри мальчишки пощекотал сочащийся из котелка сытный дух, он мгновение колебался – и наконец отложив молот, шагнул Аякчан навстречу.

– Хозяйка наконец решилась нас покормить? – глядя поверх головы Аякчан, надменно спросил он.

Что бы он о себе ни воображал – на самом деле этот мальчишка даже не человек, а всего лишь ключик к ее, Аякчан, блистательному будущему! А потому она обижаться на него не станет!

– Хозяйка отправилась к подружке сережками хвастаться, – весело сказала она, водружая котелок на шаткий поставец у наковальни, и сунула мальчишке ложку в левую руку – правая висела на перевязи.

Все с тем же надменно-отстраненным видом, будто ложка сама собой выпрыгнула на него из ниоткуда, Хакмар зачерпнул еще булькающее варево – и принялся наворачивать с не меньшим увлеченим, чем Нэлэнчик, разве что без чавканья. Аякчан торопливо отрезала ему рулета.

– Надо же, вкусно! Да ты настоящая… как тут у вас называется – чумохозяйка? – насмешливо протянул Хакмар. – Не знал, что жриц учат готовить!

– Не думаю, что ты много знаешь о жрицах! – сквозь зубы процедила Аякчан. Ну это уже слишком! Она для него старается – а он ее чумохозяйкой обзывает?

– И не хочу знать! – отрезал он, изящно промакивая губы кузнечной ветошью, отчего под носом у него моментально нарисовались черные усы. – Был бы счастлив ни с кем из вас не знакомиться!

– Храму что, в Нижний мир провалиться ради твоего счастья? – фыркнула Аякчан, дрожащими руками собирая со стола плошки. Правильно все-таки в Храме говорят – нельзя с этими южанами по-хорошему!

– А это было бы счастьем для всего Сивира! – отрезал Хакмар, снова поворачиваясь к наковальне.

Вот и поговорили. Аякчан почувствовала, как на глазах у нее закипают слезы, и торопливо направилась к выходу.

– За обед – спасибо, – не оглядываясь, буркнул ей вслед Хакмар.

– Я еще нож хотела наточить… – шмыгая носом, чтоб удержать бегущие из глаз слезы, пробормотала она.

– Возле наковальни возьми – я новый сделал, – все так же не глядя, ответил он, тихо и, кажется, совершенно бесцельно потюкивая молоточком.

Аякчан снова отставила котелок и направилась к наковальне. Она наклонилась, перебирая ножи, пару шильев и даже запаянный чайник – сегодняшнюю работу Хакмара. В рядок лежали с десяток медных колокольцев для шаманского бубна.

– А это зачем? – Аякчан дотронулась до колокольчика пальцем, и тот сам собой откликнулся тихим, но басовитым гулом. Она прикоснулась ко второму – отозвавшаяся нота была прозрачна и исполнена печали. Третий затенькал, будто расхохотался.

– Да я и сам не знаю, – оглядываясь на многоголосый перезвон, слегка смущенно ответил Хакмар. – Донгар бубен просил починить. Вроде не к спеху, но мне почему-то захотелось сделать…

Оставив колокольчики – надо же, как некоторые гордые кузнецы готовы суетиться ради всяких полудурков! – Аякчан взяла один из выкованных ножей. Поглядела на хозяйский нож. Снова на Хакмаров.

– Почему? – не выдержав, спросила она, поднося старый хозяйский нож к творению Хакмара. – Почему они… такие?

Ножи в ее руках были вроде бы одинаковыми – два широких кованых лезвия, насаженные на простые деревянные рукояти. И в то же время совершенно разными. Принесенному из дома ножу самое место было… у очага. Он не потеряется и не сломается, и не украдет его никто. Ингама, и Нэлэнчик, и дочка ее, и внучка станут пользоваться этим ножом День за Днем, непрестанно жалуясь, что и тяжелый он, и тупой, и ручка неудобная… Хакмаров нож скользил в руку, будто ласкаясь, он словно порхал между пальцами, легко ложась и в прямой, и в обратный перехват. Лезвие хищно отблескивало в свете Огня, обещая помочь на охоте, сражаться в бою и уютно коротать вечер у костра, отхватывая от жарящейся туши истекающие соком куски. Этот нож мог стать другом. Этот нож мог стать врагом.

– Почему у тебя это… получается? – требовательно спросила она. – Потому что ты – черный кузнец? – она опасливо понизила голос, косясь на Огонь в горне. – Или просто ты… талантливый? – Только б не подумал, что она к нему подлизывается!