Сейчас Дьюкейн, который только что возвратился после вечера, проведенного с Октавианом, — и проведенного, вопреки их первоначальным планам, в разговорах о делах, — сидел у себя на кровати, листая написанную еще в Колледже всех душ работу о проблеме «буквального договора», и размышлял, стоит ли включить ее в сборник эссе, озаглавленный «Противоречие и парадокс в римском праве», который он собирался вскоре опубликовать. Сидел, прекрасно зная, что ему следует заниматься совсем не тем. Следовало написать письмо Джессике и оговорить время их встречи. Следовало набросать черновик очередного отчета о том, как продвигается расследование по делу Радичи. С первым он медлил потому, что в письме невозможно было обойтись без вранья. Со вторым — потому что не решил еще, как ему быть с Ричардом Биранном.

Попытки Дьюкейновых доброхотов, таких, как Джордж Дройзен и прочие, выйти на след «Елены Прекрасной» пока что оканчивались неудачей. Не выявило ничего стоящего и состоявшееся негласно знакомство с домом Радичи и его банковским счетом, на которое лично Дьюкейну наконец-то даны были полномочия. То есть по крайней мере одна странность все-таки обнаружилась, и притом — негативного свойства. Выяснилось, что в библиотеке Радичи есть масса книг по магии, но нет никаких следов тех «занятий», о которых рассказывал Макрейт. Дьюкейн, хоть и несколько пристыженно, заранее с любопытством предвкушал, как будет осматривать специфические орудия труда, которыми пользовался Радичи, однако смотреть оказалось не на что. Из чего Дьюкейн заключил, что, должно быть, перед тем как покончить с собой, Радичи их уничтожил, а это, в свою очередь, указывало на то, что самоубийство совершилось обдуманно, а не внезапно, по наитию. Пользы, впрочем, от этого логического вывода было очень мало.

Дьюкейн покамест отложил — и склонен был откладывать дальше — минуту, когда напрямую потребует объяснения от Биранна, поскольку начинал понимать, что это — его последний козырь. Сведения о Биранне, полученные от спецслужб, ничего достойного внимания, как он и предполагал, не содержали; осторожные расспросы и попытки анализа, предпринятые им самим, не принесли ни малейших плодов. Никакой «ниточки», которая вела бы к уяснению непостижимой связи Биранна с Радичи, добыть не удалось, а встречаться с Биранном, не разузнав гораздо больше, он не хотел. Биранн был очень умен, такого не возьмешь нахрапом, объявив ему, что «все раскрыто». Все было далеко не раскрыто, и, разумеется, Биранн не преминул бы это понять. Дьюкейн в глубине души не сомневался, что в отношениях этих двух людей так или иначе кроется ключ к разгадке самоубийства, однако данные, подтверждающие это, были, если вдуматься, не столько неопровержимого, сколько предположительного свойства. Ну да, Биранн солгал, говоря, что почти не знаком с Радичи и — да, когда Радичи застрелился, это моментально обнаружил не кто иной, как Биранн; мало того, он передвигал тело Радичи или, во всяком случае, производил с ним некие манипуляции. Но если, при всем том, Биранну заблагорассудится утверждать, что неправду он брякнул на нервной почве, а тело покойного трогал из безотчетного любопытства, — что тут возразишь? А то, что он так быстро подоспел к месту происшествия по чистой случайности, вполне могло оказаться правдой.

Дьюкейн повторно рассмотрел предположение, что Радичи действительно убил Биранн, и неувязка с отпечатками пальцев левой и правой руки — либо оплошность, либо хитрый умысел. Но это не помогло рассеять его сомнения: оплошность представлялась чересчур маловероятной, цель умысла — слишком запутанной и неясной. Если Биранн наблюдал, как Радичи совершает свои магические обряды, разве он мог не знать, что Радичи — левша? Вообще говоря, Дьюкейну было по собственному опыту известно, что леворукость часто остается незамеченной, да и потом, вовсе не сказано, что посещения Биранном дома Радичи были каким-то образом связаны с магией. В целом версия об убийстве не убеждала Дьюкейна. Он был достаточно твердо уверен, что Радичи сам воспользовался револьвером, а Биранн, занимаясь то ли поисками, то ли еще неизвестно чем, не подумав, отодвинул оружие и, возвращая его на прежнее место, машинально положил возле правой руки. В конце концов, — и, вероятно, очень скоро, — ему придется призвать Биранна к ответу. Разговор, о котором он думал без всякого удовольствия, предстоял решающий, и наделать в нем ошибок было бы недопустимо. Он хотел не только застигнуть Биранна врасплох, но и располагать достаточной информацией, чтобы подготовить ему ловушку. В данный момент, однако, удрученно подытожил Дьюкейн, доискаться чего-либо еще попросту не представлялось возможным — ну разве что, вздернув Питера Макрейта на дыбу.

— Там, сэр, какой-то господин вас спрашивает внизу. Назвался Макрейтом.

Дьюкейн вздрогнул от неожиданности. Файви, который предпочитал не входить в комнату, если мог ограничиться тем, чтобы просунуть в дверь голову, стоял в наклонном положении, навалясь под углом в сорок пять градусов на дверную ручку. Даже усы его свидетельствовали о силе земного притяжения.

— Где он? Я сейчас спущусь.

— Он в холле, сэр.

Файви посторонился, пропуская хозяина, и обдал его едкой, кисло-сладкой волной непривычного запаха. Дьюкейн, спасаясь, поспешил пройти мимо. Файви, гудя себе под нос: «Красавец Чарли далеко-далеко»[32], потопал вниз по узкой лестнице следом за ним.

На миг перед Дьюкейном мелькнули огненная копна Макрейтовых волос, молочно-голубые глаза. После чего их заслонила крупная фигура Файви, который, обойдя Дьюкейна неверной танцующей походкой, торжественно распахнул перед ним двери маленькой гостиной и включил свет. Макрейт, отведя взгляд от Дьюкейна, вытаращился на Файви, который прислонился к притолоке с видом скорее стороннего наблюдателя, чем слуги, чья обязанность — провести людей в комнату.

— Входите, пожалуйста, — сказал Дьюкейн.

Макрейт прошел в гостиную, не отрывая глаз от Файви, а войдя, еще и оглянулся на него. Файви отвечал ему немигающим взглядом. Дьюкейн вошел вслед за Макрейтом, вдохнув опять тот же въедливый, чуть маслянистый аромат. Файви не столько отступил, сколько отвалился от порога и, бубня: «Когда ж вернешься ты назад?», удалился в направлении кухни.

Дьюкейн в сердцах хлопнул дверью.

— Поздновато являетесь в гости, Макрейт.

— Он кто? — сказал Макрейт.

— Мой слуга.

— М-м. Класс! Только чудной какой-то. Не хворый, часом?

— Нет. А что?

— Вся рожа в пятнах.

— Это веснушки.

— И вроде хлебнул лишнего. Малость под мухой.

— Садитесь, Макрейт. Рассказывайте, с чем пришли. Надеюсь, вам есть что еще мне сообщить.

Дьюкейн задернул шторы. Он опустился на банкетку у камина и указал Макрейту на обитое ситцем кресло. Макрейт тоже сел.

— Итак, давайте, — сказал Дьюкейн. — Выкладывайте. Поверьте, вы не пожалеете, что сказали мне правду.