с ружьями? Весной в бору мы их видали. Вон Ефим Голубев на буланке, вой Филька Крапивин, какой мне кресало дал, а вон и Степка Меркурьев, с берданкой-то…

Несколько верховых отделились от коновязи и поскакали в дальний конец Тюкалы.

Появление вооруженных людей, несомненно, создавало в селе особое настроение значительности совершающихся событий. Любопытство прямо-таки припекало нам пятки. Мы без устали шныряли по толпе, стараясь уловить что-нибудь важное в мужицких разговорах. Интересно же было поскорее узнать, как гуселетовские мужики и парни будут бить ненавистного Колчака! Когда это будет? И где? Вот поглядеть бы…

— А вон и Васятка с братанами! — оповестил нас Федя.

Васятка шагал между братьев, как взрослый, и вид у него был очень серьезный, будто шел не поглазеть на сельскую сходку, а принять в ней непосредственное участие. Несомненно, он проникся таинственной сопричастностью к тем делам, какие волновали его братьев, и повзрослел от этой сопричастности. Но, увидев нас, он все же не сдержал своей улыбки и рванулся вперед.

— Вот они, мои братки!

Он долго и тягостно скучал о своих братьях…

Иваны Елисеевы сильно загорели за лето, еще шире раздались в плечах, стали совсем мужиками, только без усов и бород. Они вроде бы собрались пройтись по озерам, поохотиться на дичь: у обоих — берданки, на поясах — тяжелые патронташи.

В знак дружеского расположения они похлопали нас по спинам, потрепали наши вихры.

— Растете, — одобрительно заметил Иван первый.

— Скоро нас догонят, — пошутил Иван второй.

— Теперь вы не дезертиры? — спросил я братьев напрямую. — Колчака пойдете бить?

Братья перемигнулись и захохотали:

— Попадется, так излупим!

— Только попадись!

Из сборни начали выносить стол и лавки, расставлять у крыльца. Гуселетовцы со всех сторон площади стали быстро сбираться перед сборней. Обгоняя взрослых, мы забрались на одну из стоявших у коновязи телег со свежим степным сеном. Отсюда хорошо было видно крыльцо потемневшей казенной избы.

Обычно перед началом сходки мужики разговаривают шумно, крикливо. Но сейчас они выжидающе примолкли, вроде чего-то опасаясь. Стоять под палящим солнцем было тяжело. Но никто не торопил начинать сход. Удивительное мужичье терпение заставило примолкнуть и всех мальчишек.

Но вот открылась дверь сборни, и на крыльцо вышел Иван Гончаренко с красным флагом в руках — это было небольшое, совершенно чистое полотнище из кумача. С крыльца Гончаренко энергично шагнул на скамью, а затем и на стол, и тут вдруг взмахнул флагом, стараясь развернуть его перед народом — пусть ударит всем в глаза давно не виданным цветом.

На несколько секунд сход замер, будто и в самом деле ослепленный алым цветом флага, и лишь немногие из тех, что толпились у крыльца, тут же выкрикнули, но и то неслаженно:

— Ур-ра-а!

Только после этого сход опомнился, колыхнулся волной, и над площадью единым духом рвануло уже из сотен мужичьих грудей:

— Ур-ра-а-а!

До слез кричали и мы, мальчишки…

Гуселетовцы хорошо помнили, как больше года назад офицер Скурнацкий, объявив на сельской сходке Советскую власть низложенной, в бешенстве топтал ногами красный флаг, захваченный в сборне. Тогда многим казалось, что они не увидят его уже никогда. Зная, как тот случай подействовал на сельчан, подпольщики с большим трудом раздобыли аршина два кумача и решили, что Советская власть в селе будет восстановлена прежде всего с выноса нового флага. Но и подпольщики, вероятно, не предполагали, какой восторг вызовет этот скромный акт торжества непобежденной Советской власти.

— Ур-ра-а! — надрывался сход.

Иван Гончаренко даже и не пытался начать речь. Широко улыбаясь, он то потрясал высоко поднятой рукой, приветствуя народ, то оглядывался на своих товарищей, стоявших позади, на крыльце. Среди них я увидел и своего отца.

Я не был свидетелем того, как гуселетовцы впервые увидели в своем селе, на сходе, красный флаг. Но то, с каким чувством они встретили его тем летом, запомнилось мне на всю жизнь. Не однажды позднее случалось мне наблюдать ликование народных толп по случаю каких-либо больших событий. В ликовании гуселетовской сходки летом девятнадцатого года было что-то особенное…

Наконец раздался сильный голос Ивана Гончаренко:

— Товарищи! Все вы помните тот день, когда вот тут бесился белый гад Скурнацкий! Он топтал наше знамя! Но его не затопчешь! Оно опять в наших руках! И теперь мы его уже никому не отдадим! Никому и никогда!

Гул прошел над сходкой.

— А в ту ночь, когда уехал Скурнацкий, мы создали подпольный штаб, — продолжал Гончаренко. — Он действовал больше года. Вот он, весь здесь! — Он указал на своих товарищей, стоявших позади. — И наш штаб, товарищи, говорит вам сейчас: настала пора взяться за оружие! От имени штаба объявляю родное наше Гуселетово восставшей местностью! Да здравствует навеки Советская власть!

Он еще долго говорил о тех жертвах, какие понесли сибиряки от кровавой диктатуры Колчака, о нежелании крестьянских сыновей воевать в белой армии, о порках карателями непокорных крестьян, о надругательствах и грабежах, какие чинит белогвардейщина, и, наконец, о том, что повсюду трудовой народ поднимается на борьбу за восстановление Советской власти. И тут он упомянул о Ефиме Мамонтове.

— Отряд товарища Мамонтова действует с ранней весны, вы все это знаете, — сказал Гончаренко. — Он провел уже много боевых действий и прикончил многих белых карателей. В настоящий момент к отряду товарища Мамонтова присоединяются десятки сел и деревень. Теперь присоединится и наше Гуселетово. Штаб товарища Мамонтова находится в Солоновке. Вот его воззвание, полученное нами только вчерась вечером с нарочным. Я его зачитаю, товарищи…

Я не помню, конечно, этого воззвания. Возможно, это было и не воззвание, а известный приказ № 1 штаба Мамонтова, изданный примерно 3 августа 1919 года, в котором говорилось о начало широкого повстанческого движения в нашем крае. Возможно, какой-то другой документ из штаба Мамонтова — далеко не все они остались известны.

После Гончаренко на стол вскакивали еще некоторые гуселетовские подпольщики. Но мы, мальчишки, уже не слушали их горячие речи. Усевшись на телеге, мы заговорили о Мамонтове. Разные слухи о нем ходили все лето. Он стал нашим героем, пожалуй, раньше, чем героем взрослых. Теперь начались разные догадки — когда он позовет наших мужиков и парней бить Колчака? На этот счет у каждого из нас были свои соображения, и не мудрено, что вскоре мы заспорили с обычной своей горячностью. Но тут с соседней телеги крикнули:

— Опять Царев!

И верно, Иван Гончаренко опять держал речь. Он говорил о том, что надо создать свой, гуселетовский отряд крестьянской Красной Армии, получше вооружиться и, когда поступит приказ от Мамонтова или из волостного штаба, выступить и сразиться насмерть с белыми гадами. И тут же