Работая в «Больнице старых большевиков» (было и такое название!), мама подружилась с одной своей пациенткой — бывшей заведующей отделом ЦК по литературе и искусству. Жена красного командарма, погибшего в гражданскую, она знала и Пастернака, и Цветаеву, и Толстого, и Игнатьева. Они, как и многие другие авторы, проходили через её одобрение или неодобрение. Ее постоянно навещал муж — статный, подтянутый, седой, немного старомодно одетый мужчина. Мамина пациентка, понизив голос, говорила о нем полунамеками, что это бывший разведчик, нелегал, дворянин по происхождению. Через какое-то время при очередной госпитализации сердце пожилой пациентки не выдержало, и она умерла. Ее муж, человек с отсутствием каких-либо болезней, тем не менее продолжал посещать больницу. А через какое-то время сделал маме предложение. Ей в ту пору было 50, ему 75. Они поженились и жили душа в душу более 20 лет. Тогда и я познакомился близко с этим совершенно незаурядным человеком. Он жил и писал под именем Иван Васильевич Дорба. (Член Союза писателей СССР, переводчик. Почитайте его книги и особенно автобиографическую — «В омуте истины»!) На самом деле его звали совсем по-другому… Новую легенду, биографию и имя он получил только после войны. Его настоящая фамилия до сих пор огласке не подлежит. Судьба Ивана Васильевича фантастична даже для тех невероятных времен! Урожденный граф, потомок сербов, переселенных Екатериной Великой в Россию, революцию встретил подростком. Когда громили поместье, его спас слуга (много лет спустя, во время войны они встретятся и тогда, взрослый уже, граф вернет ему долг!). После многих перипетий гражданской войны Иван (тогда еще носивший имя Владимир) оказался в Югославии — правивший там царь Александр дал убежище остаткам Белой армии. В эмиграции посвятил жизнь борьбе с советской властью, перед войной в Париже занимал пост начальника контрразведки белоэмигрантского «Народно-трудового Союза». Но при этом Иван Васильевич (будем называть его новым именем) оставался глубоким патриотом России. Он, как и многие эмигранты, понимал, на кого нацелена военная махина Германии. И относился к тем из них, которые были готовы простить личную трагедию и предотвратить чужеземное нашествие.

(На Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем в часовенке похоронена расстрелянная немцами княгиня Трубецкая. Арестованная за активное участие в подполье, она на вопрос немцев, не понимающих её мотивы: «Почему? Вы же княгиня?!» — ответила: «Я русская княгиня!».)

Иван Васильевич перед войной неоднократно посещал СССР нелегально и наконец был арестован. Его как банального диверсанта повели на расстрел. Спасла случайность: один из арестованных указал на Ивана Васильевича как на начальника, приехавшего с инспекцией. Вывели его буквально из-под стенки — с той ночи он и стал совершенно седым.

Дальше жизнь и судьба резко изменились. Иван Васильевич вернулся в Париж уже тайным агентом НКВД. В послевоенную Россию его отозвали только в 1947-м. Не обманули — дали новое имя, биографию, жилье. Подселили в квартиру вдовы погибшего командарма (та самая), дальнейшее вы поняли…

У Ивана Васильевича из родных была только сестра. Жена с младенцем ушла от него еще в молодости, ребенок умер. Сестра уехала в Америку перед самой войной, и следы ее затерялись. Уже проходя в Нью-Йорке интернатуру, я по просьбе Ивана Васильевича дал в русскоязычную газету объявление: «Те, кто знал Владимира (и указал его настоящую фамилию), позвоните на московский телефон». Дал, ни на что не надеясь, шансов ноль целых ноль десятых, просто из уважения к Ивану Васильевичу. И вдруг однажды утром в московской квартире раздается звонок. Иван Васильевич берет трубку и слышит голос:

— Володя, Володя, это я, Галя, твоя сестра! Господи, Володя, я же 50 лет тебе свечки «за упокой» ставлю!!!

Я оставляю вам самим представить, что он почувствовал в тот момент…

Сестра стала собираться в Москву — Иван Васильевич так и оставался невыездным! Сама, пожилой и больной человек на инвалидной коляске, ездила в посольство за визой, билетами и проч. А Иван Васильевич после звонка как-то ослаб, сдал. До этого в свои 96 от мог дать фору любому младше на 40 лет!

И вот, встреча в московской квартире. Представьте: расстаться навсегда в Париже конца 30-х и все-таки увидеть друг друга в Москве середины 90-х! Иван Васильевич, его сестра, моя мама сидят за столом, воспоминаниям нет конца! В том числе и печальным… Иван Васильевич узнает, что первая жена его умышленно обманула, чтобы дать ему свободу в его опасной работе. Она сказала, что их сын умер и она вышла замуж за другого. На самом деле одна растила мальчика, к моменту оккупации Франции ему было 16, он пошел в Сопротивление, попался и был замучен гестапо… Иван Васильевич пересел в кресло, женщины продолжали вести активный разговор и потом обратили внимание, что он давно затих. Подошли к нему, а он умер. Со спокойным лицом…

* * *

В моем детстве на даче у нас жила невероятно смышлёная рыжая дворняга со странным именем Аку-Аку. (Так ее назвал мой начитанный дядя.) Ничего не зная ни об острове Пасхи, ни о полинезийцах и их верованиях, я уже оглашал лес именем полинезийского духа, зовя свою любимую собаку. Несколько лет спустя и я прочитал книгу Тура Хейердала «Аку-Аку», и с тех пор в голову накрепко запала мечта когда-нибудь самому побывать на загадочном острове Пасхи! Долгое время мечта казалась совершенно неосуществимой чисто технически, потом не хватало денег, времени, решимости. Так потихоньку я вступил в возраст, когда про многие вещи приходится говорить: сейчас или никогда!

И вот, позади многочисленные пересадки и длительные перелёты. Последний, от Сантьяго до острова Пасхи, занимает 5 часов, что неудивительно: вокруг острова нет никакой земли на 5000 км вокруг! Недаром он считается самым удаленным островом в мире. Сюда летают из Чили или из столицы Полинезии Папеэтэ те же 5 часов. Сухогруз идет полторы недели. В общем, очень и очень далеко!

Я, как и все люди советского времени, достаточно начитан, поэтому не ждал от острова каких-то тропических радостей, купания, курортных отелей, но столкнулся с людьми, ехавшими на тропический пляж; все были очень неприятно удивлены, увидев суровую каменистую почву с сухой колючей травой, безлесные склоны вулканов, свинцовые волны океана, которые, разбиваясь об остроконечные прибрежные скалы, вздымают гигантские фонтаны белой пены и брызг — сильный ветер разносит их по побережью, создавая туманообразную взвесь из капель холодной воды. Остров суров, холоден и беден. Восемь тысяч населения, один город-посёлок-деревня (наверное, всё-таки последнее название более правильное!). Одна аптека, одна маленькая больничка, магазины, сувениры, рестораны-закусочные, один неплохой отель и несколько — рангом пониже: от небольших бунгало до просто натянутых палаток. Небольшой узкий залив с замусоренными берегами играет роль порта — корабли сюда подходить не могут, только катера и баржа, на которой, собственно, и доставляют содержимое сухогрузов на берег. В общем, со времен Тура Хейердала изменилось не так и много…

Но подавляющая масса туристов едет сюда прикоснуться к тайне моаи — каменных исполинов, расставленных по всему острову неизвестно кем, как и с какой целью! Цельновысеченные из вулканической породы статуи под 15 метров высотой с невероятным трудом и не до конца ясным способом были доставлены на побережье и установлены спиной к морю, а лицом внутрь острова. Все без исключения! (Впрочем, одно есть — оказалось, эту статую возили в Японию на реставрацию и поставили обратно уже «неправильно».) До сих пор популярна теория об инопланетном происхождении этих исполинов. Моаи действительно впечатляют. Выстроившись в ряд, плечом к плечу стоят, бесстрастно всматриваясь вглубь острова. Глазницы высечены столь глубоко, что тени в них кажутся черными мерцающими зрачками. У меня есть своя теория происхождения и смысла существования моаи. Конечно, они высечены из камня и перенесены на побережье людьми. До сих пор на склоне вулкана можно видеть контуры неоконченных статуй, в эксперименте смогли доставить и установить одну из статуй с помощью примитивных брусков и веревок. Главный вопрос — зачем? Такой титанический труд нескольких поколений! И почему не лицом к морю, откуда на остров приходят и надежды, и беды? Не знаю, как у кого, а я на острове чувствовал безотчетный страх. А интуиция у меня звериная, не раз спасала. И я уверен, что местные племена что-то знали про этот остров, кто здесь бывал до них и чьего могущества они так боялись. Настолько боялись, что обрекли себя на каторжный труд, чтобы каменные ритуальные исполины, обращенные лицом к месту вероятного появления таинственной силы, задобрили пришельцев или защитили от них каким-то другим способом.