― Решение, благословленное папой Иоанном? ― спросил Данте.

― Забудьте об этом честолюбце и предателе! ― резко воскликнул Баттифолле. ― Папа ведет уединенную жизнь в Авиньоне и каждый раз все меньше интереса проявляет к Италии, кроме тех дел, когда речь идет о его личном интересе. Сами флорентийцы решили взять судьбу в свои руки.

Данте не нравились эти уловки. Он не мог знать, разделял ли их король Роберт. В конце концов, Жак д'Оса, который занял папский трон под именем Иоанна XXII, был советником неаполитанского государя и должен был, очевидно, представлять его интересы в союзе с анжуйцами. Хотя публично понтифик презирал короля, называя его «жалким трусом» всем, кто хотел это услышать. Иоанн представлял собой в глазах своего прежнего господина нечто намного большее, чем необходимое оружие в его претензиях на полуостров.

― И поэтому вы решили, что дела определенно будут решены? ― уточнил поэт.

― Я думаю, что во Флоренции, по крайней мере, будет сделан важный шаг для обретения внутреннего мира, ― ответил граф убежденно. ― Только такое решение может поставить лицом к лицу то, что было, с тем, что есть.

Данте смущенно принял этот намек на возвращение изгнанников. Предположение, озвученное Баттифолле, было необъективным, но настоящие намерения короля Роберта и наместника было практически невозможно выяснить. Граф разыгрывал свои карты мастерски, показывая постоянно ту сторону, которая могла подавить Данте. Он заставлял мечтать о возможности завершения несчастий изгнанников. Он словно обещал закрепить это политическое решение, но одновременно Данте огорчала его неготовность разрешить это пугающее дело, для которого его привезли во Флоренцию, потому что он знал, что наместник Роберта надеется в расследовании этой гнуси на исход, который его удовлетворит. Данте подумал, что Баттифолле тут же заговорит об этом. Он не ошибся.

― Но я вам говорил вначале, что другой очень важный вопрос мог бы повлиять на эти добрые предвестия, ― сказал граф. ― Эти преступления, вдохновленные вашей работой…

― Эти отвратительные имитации сцен, вырванных из моего произведения… ― возразил Дантес раздражением. ― Я говорил вам, что в одном случае текст изменен.

― Называйте их, как хотите, ― произнес Баттифолле спокойно. ― Важно то, чтобы мы в любом случае были готовы остановить их раньше, чем они продолжат. Послушайте, ― мягко обратился он к поэту, ― эти горожане, которые объединились здесь, подозревали друг друга и боялись собственной тени. Если мы готовы устранить это и утвердить новый порядок, может быть, они снова приобретут утраченное доверие и наполнятся добрыми намерениями. Но, ― добавил он серьезно, ― если кровь кого-то из них прольется на улицах Флоренции, я не знаю, чем все это может обернуться. И я не думаю, что вам необходимо говорить, что это самое недоверие, о котором я упоминал, станет еще сильнее, недоверие ко всем изгнанникам, белым гвельфам или гибеллинам. И, конечно, к вам, ― пояснил он с жестокой ясностью.

― Напоследок я буду назван ответственным за эти преступления, ― прокомментировал Данте, как бы подводя итог размышлениям графа.

― Вы и все, кто в какой-либо форме разделяют ваши идеи и страдают от изгнания, ― уточнил Баттифолле с той же резкостью, граничащей с оскорблением. ― Если флорентийцы хотят примириться друг с другом, они, несомненно, должны будут перенести все свои подозрение вовне. Вы понимаете?

Данте молча кивнул. Он понимал, ему не нужно было объяснять несправедливость подобных решений. В делах, подобных этому, просто и выгодно было искать виновных среди тех, кто все потерял. Данте снова чувствовал себя подавленным. Ответственность, которая ложилась на его плечи, было трудно вынести. Он был упрямым и боевым человеком, почти самонадеянным, он не собирался отступать перед трудностями. Но теперь, в пятьдесят один год, он оказался лицом к лицу с обстоятельствами, которые были сильнее его. Он склонил голову, задумчиво и мрачно.

― Есть ли новости по этим делам? ― нарушил молчание Баттифолле.

Данте мгновение колебался. Он мог бы пуститься в подробное и бессмысленное повествование, рассказать о предположениях и гипотезах, о сторонах, которые уже рассмотрены; начать пространные жалобы на отсутствие подходящих инструментов для ведения расследования… Все это он мог бы сказать, но конкретных результатов не было. Или он мог успокоиться, дать понять, что Данте Алигьери в данный момент не ответит на измышления своего собеседника, что он не готов пролить свет на события. Он выбрал последнее.

― Ничего даже об этих фантазиях или демонах с голубыми ногтями, о которых вы мне рассказывали? ― настаивал граф.

― Возможно, было бы полезно, чтобы вы сами возглавили расследование, ― сказал Данте со вздохом.

Баттифолле не ответил. Он продолжил ходить туда-сюда раздумывая над этими словами, и зачарованный поэт засмотрелся на него. Уже в пятый раз за столь короткое время он встречался с этим человеком, и, судя по этим встречам, Данте считал графа человеком, готовым исполнить то, что он заявлял. Необходимость держать слово была причиной бесспорного раздражения; тем не менее, не пропадало ощущение того, что граф ― очень сильный человек, обладающий способностями решать деликатные вопросы. Роберт выбрал хорошего наместника, это было очевидно. А Данте оставалось выяснить, уживаются ли интересы сицилийского короля, которого представлял Баттифолле, с существованием Флоренции в той форме, в которой она пребывала теперь. Найти ответ на этот вопрос между тонкими и преднамеренными словами наместника было совсем нелегко. Баттифолле снова заговорил.

― Послушайте, ― начал он, ― в глазах Флоренции наместник короля, который обещал городу свою защиту, никогда не должен заниматься расследованиями подобного типа. Это дело городских властей, а, кроме того, барджелло Ландо, с которым, как вы знаете, не может быть никакого сотрудничества. Находясь на своем посту, он должен проводить расследование, но его методы такие примитивные и жестокие, как и он сам. Очень сомневаюсь, что он не погубит это дело, хотя он бы позавтракал виновниками. Пока единственное, что он делал, ― вешал на дыбу и отсекал руки или уши большому количеству несчастных, которые не смогли ему предоставить никакой информации. Хуже того, он распространил подозрения среди населения. Таким образом, справедливость ― это самое меньшее, что волнует его в этих обстоятельствах. Я подозреваю, что одновременно он использует это расследование в качестве предлога, чтобы расправиться со своими недругами. Но по существу дела у него ничего не получается. Вы думаете, мне следует действовать так же? ― неожиданно спросил он с вызовом. ― Я не хочу делать этого. Поэтому я обратился к вам, я считаю вас одним из немногих, кто сможет провести умное и осторожное расследование. Если вы меня покинете, то, скажу вам честно, я не знаю, что делать…

Граф театрально всплеснул руками и на мгновение замолчал.