— Ну да. Канализацию сюда свозят со всего города… Вот тут, прямо за кустами.

Гиляй почесал лохматую черную шевелюру, она слезла. Парик. В лучах заката. А вместо носа торчит лопата. Почему не снял вместе с парашютом, так было бы лучше?

— Отстойники — это то, что надо, вряд ли кто-то сюда полезет. Эти точно не полезут…

— Кто?

— Точно не понял. Судя по пиджакам, иеговисты. Боевая дружина преподобного Джонатана Кроу…

Дядя Гиляй стал вытряхивать остатки конфет и пузырьков. И того и другого было много, Гиляй собирал припасы в кучки, умудряясь при этом пересчитывать количество.

— И зачем все это было? — с недоумением спросил Аксён. — Раздали море конфет, пузырьки какие-то… Ничего людям не сказали. Что в пузырьках?

— Китайский бальзам. Просроченный, взял в Вологде почти даром.

— Для чего?

— Психология, Иван, психология. Наш народ обожает халяву. Хорошие конфеты, лекарства, кольца с загогулинами. В следующую субботу я устрою небольшое собрание для своих верных последователей, и мы вместе впадем в медитацию, выйдем в астрал… Может быть.

Дядя замолчал и уставился в заросли.

— Что? — спросил Аксён.

Дядя засуетился.

— Да не волнуйтесь, — успокоил Аксён, — не переживайте, сюда никто почти не приходит…

— Беги! — пискнул вдруг дядя.

— Куда? — не понял Аксён.

— Туда!

На лице у дяди возникло паническое выражение, Аксён не стал ждать появления боевой дружины иеговистов, нырнул в кусты. Он прополз на коленях метров пятьдесят, резко перебежал в сторону, сполз в подвернувшуюся канавку и замер.

— Ну! — заревел невидимый уже дядя. — Давай, подходи! Подходи, мордатый!

Голосов врагов слышно не было, видимо, они действовали молча.

— Беги! — крикнул дядя.

Аксён бежал до дома. Дядя Гиляй вернулся уже под утро и выглядел довольно. Подойдя к Аксёну, дядя сказал:

— Никому ни слова, понял?! Про наш поход — молчок! Если что — мы были в Шарье, там фестиваль меда. Понял?

Аксён понял.

Дядя пожал ему руку. В руке остались деньги. Пятьсот рублей. Аксён хотел спросить за что, но подумал, что деньги он заслужил.

Он грыз спички. Всегда. Класса со второго. Может с третьего.

Сначала скусывал и сплевывал головку, потом начинал потихоньку расщеплять деревяшку, на две части, потом на четыре, потом еще пополам.

А иногда по другому. Зажимал между верхними резцами и медленно сжевывал в мелкую древесную труху. Спички были вкусные. На самом деле, ему они нравились, чуть кислые, и если хорошенько измельчить и расслюнявить, то можно понять из чего — из сосны, из березы, а если повезло — то и из пихты.

Ей не нравилось. Улька говорила, что спички грызут исключительно одни колхозаны. Из Коммунара, отсталые угрюмые личности. Аксён спрашивал — когда это она была в Коммунаре? Откуда это она знает повадки коммунаровских кавалеров? Они ссорились. Не по настоящему.

Жевать спички — вредно, утверждала она. Их пропитывают формальдегидом, или метилом, или еще какой отравой, от которой выпадают волосы и глаза все время красные. Бросай это дело.

Аксён не бросал. Тогда она стала называть его Федулом.

Федул, как дела? Федул, куда пойдем сегодня? Федул, как твой брат Кузьма?

Он продержался неделю. Неприятно, когда тебя называют Федулом при посторонних. Спички были отставлены.

Он ел акацию.

Тоже давно. Если идти от Ломов до города по дороге, то там много акации, раньше был парк, но так давно, что через него пророс уже настоящий лес. А акации остались. Дикой, низкорослой и колючей. Когда цветет, пахнет хорошо, медом. И цветки на вкус тоже, нормальные. Аксён шагал в город, по пути обрывая цветки, и когда добирался до города, пальцы уже оранжевели. И язык. И в волосах тоже, желтая пыль.

Акацию жрут одни лишь баторцы, смеялась Ульяна. Ты что, баторец?

Попробуй, отвечал он. Это ничего, нормально.

Сам лопай свою акацию, Федул. А лучше не лопай, завязывай с этим делом. И курить заодно бросай.

Курить он бросать не собирался. Только начало нравиться, а тут и бросай. Нет уж, в жизни и так мало радостей.

Она сказала, что не собирается целоваться с пепельницей, противно. Он стал чистить зубы по пять минут и еще суперминт в день два раза, ему казалось, что помогает. А она в ответ начала курить. Такие длинные сигареты. Так нагло стала курить.

Аксён терпел. Где-то около месяца они курили вместе. Тупо так, вставали друг напротив друга и курили, глядя в глаза. Потом Улька начала кашлять. Так глубоко, по-шахтерски.

И он бросил. Она тоже. А он еще и акацию бросил. Хотя она и так уже отцвела, стручки появились.

Откуда-то взяла, что грязные ботинки — это неуважение к собеседнику. А его персональные грязные ботинки — это неуважение персонально к ней. В ботинках отражается душа, между прочим, так какой-то французский философ написал, а в твоих ботинках что может отразиться?

Ботинки действительно были грязные, денег тогда стало совсем уже мало, и до города он добирался почти всегда пешком, в любую погоду, чистить потом не хватало сил.

Ульяна же назло принялась носить белые сапожки. По улицам в галошах, по школе в сапожках. И пальто белое. И мех тоже, песец. Рядом с ней он казался чумазым.

Может, мне еще расчесываться начать? Брякнул он сгоряча.

Хорошая идея. Рассмеялась она.

На следующий день после школы он не пошел ее провожать, отправился в парикмахерскую и побрился налысо, так, чтобы блестело. И расчесывать было совсем нечего.

Ульянка долго смеялась, а потом подарила ему две бархотки — одну для полировки лысины, другую для полировки ботинок. А также специальный воск, выдавленный из высокогорных альпийских пчел. Иван принял подарок невозмутимо, тут же нанес воск на голову и принялся полировать. Получилось живописно, в голову теперь можно было смотреться, как в зеркало.

Но от надраивания ботинок Аксён отказался наотрез. Поскольку справедливо считал — сегодня ботинки заставит чистить, а завтра и вообще на шею сядет.

Ульяна попробовала уговаривать. Аксён непреклонничал. Тогда она поступила так. Прокралась в мальчиковую раздевалку во время урока физкультуры, выкрала его грязные ботинки, почистила их, а затем выкрасила в желтый цвет.

Мощный удар, ходить в желтых ботинках было стремновато, и весь день Аксён прожил в рваных кедах. Он понял, кто устроил ему эти желтые ботинки, но ругаться не стал. Дома он попытался оттереть ботинки ацетоном, но потерпел фиаско. На следующий день он отправился в школу в ботинках как они были — цвета лимона. Но все равно грязные. Народ смеялся.