– Это видимый пример того, как человечество станет создавать подземную цивилизацию, убирая с поверхности земли вредные производства и машины, – пояснял Мухтар Макиров. – На Земле же останется простор растениям, животным и людям. Наши потомки будут предаваться под светом солнца не изнурительному труду, но познанию и отдыху. Такие же поселения мы будем создавать и на других планетах, прячась в их глубине от метеоритных бомбардировок и радиации.

Прибалт внимал этим пояснениям, радуясь тому, что оказался в царстве знаний, среди просвещенных, осмысленно живущих людей, столь не похожих на московских крикунов и демагогов.

– Должно быть, вы с большим удовольствием выбираетесь из этой глубины на поверхность? – обратился Прибалт к молодому инженеру, обслуживающему подземных роботов.

– Нет, это не так, – возразил ему инженер с бледно-голубоватым лицом, отвыкшим от солнечного света. – Я готов здесь жить неделями и месяцами. Эти существа живые, умные, одухотворенные. Каждому из них мы дали литературное имя. Вон, например, князь Андрей Болконский, – инженер показал на маленького упругого коротышку с телескопическими выдвигаемыми стержнями и лучом лазера на металлическом лбу. – А вот это – Наташа Ростова, – он кивнул на решетчатого одноногого идола, обвитого цветными жгутами, который внезапно начинал вырастать до потолка на сияющем штативе.

Белосельцев восхищался увиденным. Из уродливых бараков и убогих пятиэтажек, из колючих оград и запретных зон вышли молодые свободные люди, те самые дублеры, что стояли за спиной Прибалта, Главкома, Партийца, готовые сменить их, когда наступит время.

Они посетили опреснитель морской воды, стоящий на кромке моря. Спереди он был похож на огромного средневекового рыцаря в доспехах. Стоял, словно великан, опираясь на меч, и в его груди, стесненное металлом, сипело могучее дыхание. Белосельцев отметил вмятины на выпуклых металлических боках опреснителя. Они делали его трогательно живым, рукотворным, будто его склепал старательный жестянщик.

– Этот опреснитель, питаемый атомной станцией, создает океан пресной воды, которую сейчас получают из рассола Каспия, но в дальнейшем, скажем, на Луне, будут производить из местных пород, закачивая в глубинные резервуары или наполняя пересохшие моря и озера, – пояснял Андрей Ермаков с интонацией легкого превосходства над гостями, как если бы те прилетели на молодую, полную сил планету с утомленной, одряхлевшей Земли.

Махина слепила своими шарами, цилиндрами, громадными трубами. Ухала, гудела, жадно сосала море. В ней, невидимые, клубились раскаленные тучи, метались туманные молнии, выпадали кипящие дожди. Горячая морская соль зеленовато-голубыми кристаллами сыпалась на платформы. Водоводы, словно речные русла, схваченные в металлические берега, толкали чистейшую воду, которая неслась в пекло рыжей пустыни, и пустыня отступала, покрываясь изумрудными оазисами.

– У нас здесь создан Институт воды, – рассказывал Мухтар Макиров, проводя гостей по лаборатории в недрах опреснителя. – В опресненную воду мы добавляем тончайшие компоненты, добиваясь такого вкуса, какой не отыщешь в колодцах и родниках. Кроме того, в этих местах разлита таинственная прана, которая, по утверждению ученых, продлевает жизнь на десять—пятнадцать лет.

– А это наш Гранд-Канал, – пояснял Ермаков, когда они мчались вдоль серебряной трубы водовода. – Наш город, как и Венеция, стоит на воде.

Там, где сочный серебряный стебель начинал ветвиться, на нем, как фантастические хрустальные плоды, окруженные зелеными кущами, сверкали строения. Жилые кварталы удивительной архитектуры, похожие на стеклянные пирамиды. Научные институты, напоминавшие створки перламутровых раковин. Дома культуры и театры, украшенные мозаиками. Повсюду били фонтаны, стояли памятники, вращались абстрактные, из разноцветных сплавов, скульптуры, и было много детей, молодых красивых людей славянского, еврейского, кавказского, азиатского типа, которые, казалось, все знают друг друга, составляют единую большую семью.

Город своими кристаллами касался пустыни, и там, где они встречались, шла схватка, сыпались искры, скрежетал камень, летели, словно выпущенные из огнемета, струи пламени. Пустыня старалась расплавить город, дышала на него голубым жаром, а город заливал пустыню водой, заслонялся стеной деревьев, которые трещали от палящего зноя, свертывали обгорелую листву.

На голой испепеленной горе люди сажали сад. Напрягая мышцы, просверливали в камне шпуры. Закладывали в них взрывчатку, соединяя бикфордовыми шнурами. Гремели взрывы, вышибая вверх мучнистые зыбкие статуи. Люди лопатами выгребали из воронок дымный горячий щебень. Сыпали с грузовика черную землю, привезенную из-за моря. Несли на руках деревья, обмотанные влажными тканями. Открывали живые корни, сажали в каменные, полные чернозема чаши. К каждой чаше протягивали отрезок трубы, из которой начинал бить нежный сверкающий ручеек. Дерево жадно пило, окутываясь легчайшим зеленым туманом. Пустыня отступала на шаг. Скалилась, выпуская сквозь каменные зубы голубой жар.

– Мы бы хотели, – Мухтар Макиров любезно обратился к Прибалту, – чтобы вы посадили дерево. На память о вашем визите.

Рабочие, в панамах, голые по пояс, поднесли Прибалту хрупкое деревце персика. Он благодарно, бережно принял его, окунул мохнатыми корнями в лунку, бережно огладил, и оно стало пить подбежавший к корням ручеек.

Прибалт был счастлив. Государство, которому он служил, строило Город-Сад. Одолевало испепеляющий жар истории. Побеждало жестокую пустыню бессмысленных трат. Заветы пророков, мечтания вождей и героев сбывались на этой раскаленной горе, где было посажено райское Дерево Познания Добра и Зла.

За городом, где в пустыне бежали, как огромные журавли, высоковольтные мачты, им показали древнее казахское кладбище, возникшее, как утверждал Макиров, на месте более древнего погребения воинов Чингисхана. Кладбище состояло из белых мазаров, каменных мавзолеев, овальных куполов, стрельчатых арок, песчаных плит, на которых были вырезаны стихи Корана, ритуальные символы, изображения птиц и рогатых козлов, шестиконечных звезд и стеблевидных орнаментов. В этом городе мертвых было бело и пустынно, воздух был сух и звонок, и было слышно, как пробежал по могилам бесцветный заяц пустыни.

У кладбища расположился небольшой раскоп археологов. Несколько женщин в косынках и их загорелый, в картузе, очкастый руководитель показали гостям пепельную, растворенную могилу, в которой, словно его насыпали из пригоршни костной мукой, лежал скелет. У виска желтого черепа лежало бронзовое зеленое украшение, сплетенное из тонких проволок. Одна из женщин кистью смахивала легкий прах.

– А вот эта находка, – сказал руководитель раскопа, – не сомневаюсь, станет сенсацией в мировой археологии. – Он протянул Прибалту стеклянный зеленый амулет с изображением горного козла. – Скорее всего, в этой могиле лежит жрец, сопровождавший в походе войско Чингисхана.

Амулет переливался, мерцал, словно был только что отлит стеклодувом и его не коснулась тысячелетняя темнота могилы.

– Уверен, он станет украшением Исторического музея в Москве, – сказал Андрей Ермаков.