Шло пешее воинство в легких чувяках, коротких балахонах, в латах из кожи, в остроконечных шлемах, нестройно качая длинными копьями, неся на плечах секиры. Пылила кавалерия на низкорослых сухих лошадях, покрытых ковровыми чепраками, кожаными седлами. Плотно сидели ловкие широкоплечие воины в кольчугах и коротких доспехах, в остроконечных шлемах, на которых развевались пучки степных трав и звериных волос. Мерно качали горбами верблюды, отягченные поклажей, с полосатыми переметными тюками, оглашая пустыню громом медных бубенцов. Шли боевые слоны с кибитками на спинах, откуда свешивались тяжелые копья, тяжелые боевые луки. Среди войска на огромных скрипучих колесах, дробящих камни, двигались стенобитные машины, деревянные, похожие на гигантских журавлей катапульты, колыхались осадные туры, словно двигался по пустыне город, светясь багровыми отсветами очагов и светильников. В середине войска на белом скакуне, в пятнистой шкуре горного барса, с голой блестящей грудью, золотясь остроконечным высоким шлемом, ехал полководец, статный, надменный, вытягивая вперед кривую саблю, давая указания, которые тут же подхватывались стремительными наездниками, разносились в разные концы войска. Белосельцев узнал в полководце Мухтара Макирова, волшебно и страшно преобразившегося в яростного средневекового воина. Следом, запряженная дюжиной усталых быков, качалась скрипучая колесница. Среди смоляных факелов, жарких медных светильников и горящих плошек на колеснице возвышалось Верховное Божество, украшенное черепами людей и животных, дорогими шелками и пучками сухой полыни. Огромный козел, в чьих золоченых рогах гремел гулкий бубен. Голый, черный от пота жрец колотил в него булавой. Войско протекало мимо Белосельцева как бред, и он, лежа на земле, слышал, как содрогается пустыня от множества колес и копыт.

Это не было пьяным видением – хмель давно улетучился. Земля, на которой он лежал, была теплой, шершавой, источала сухой зной, была дана ему во всех реальных ощущениях. Это не могло быть помрачением – видение лишь подтверждало странный рассказ Андрея Ермакова.

Стенобитные машины, катапульты и отточенные сабли были все тем же «оргоружием», которое нанесло удар по этой казахстанской пустыне, потревожило дремлющие реликты, разбудило сонное окаменелое прошлое, и оно, воскреснув, свирепо ударило в настоящее. Набросилось на него с тыла, из-за спины, вцепилось когтями и клыками, потянуло назад, соскребая с каменных круч хрустальные пирамиды и призмы, атомные реакторы и концертные залы. «Оргоружие» изменило течение времени, обратив его вспять. Первобытное прошлое не давало нынешней жизни реализоваться в грядущем, свертывало рулон истории.

Белосельцев поднялся и двинулся следом за исчезнувшим войском, шагая в свеженабитой колее, слыша запах верблюжьей мочи и пота.

Когда он обогнул город и приблизился к атомной станции, там вовсю шло сражение. Опреснитель, выпуклый, многоглавый, отливал зловещей стальной синевой. Катапульта, собранная из древесных стволов, скрипучих просмоленных канатов, тяжких рычагов и валов, швыряла в опреснитель каменные глыбы. Они ударяли в металл, оставляли вмятины, порождая гулкие удары. Огромные луки принимали на себя гигантские стрелы с просмоленной ветошью, струнно и басовито ударяли тетивой, посылая ревущий факел в металлическую броню врага. Удар превращался в шумный взрыв, корпус опреснителя сверкал, по нему текла расплавленная гуща, а уже подкатывали стенобитную машину, и окованное медью бревно, раскачиваясь на цепях, начинало бить в сочленения водоводов, в стальные сферы, и они тоскливо, колокольно гудели.

Вокруг шумели вооруженные толпы. Задрав хоботы, ревели боевые слоны. Верблюды, блестя оскаленными мордами, шарахались от вспышек и гулов. Кипела конница, наскакивая на железную крепость, ударяясь саблями, лошадиными головами, доспехами наездников в броню одинокого великана, отражавшего натиск врагов. На опреснителе были заметны защитники. Устроились на площадках, закрепились на зыбких лестницах, угнездились на бетонной ограде, отбивая штурм за штурмом. Стреляли из двустволок и короткоствольных автоматов, от которых валились наземь визжащие, облаченные в шкуры воины. Создавали трескучие электрические разряды, трепещущие синие молнии, в которых испепелялись передовые группы атакующих. Среди защитников Белосельцев разглядел Андрея Ермакова. В бронежилете, в начищенной медной кирасе лейб-гвардейского полка, размахивая короткой шпажкой, он был на стенах, в гуще схватки. Отдавал приказания, подбадривал криками защитников. Было видно, как он пронзил коротким клинком широкоплечего неуклюжего батыра, воздевшего над головой булаву.

«Дружба народов…. Великая историческая общность – советский народ… Интернационализм… Братская взаимопомощь…» – метались в голове Белосельцева разрозненные понятия незыблемой идеологии. Взлетали, как растрепанные косматые птицы, и рушились, срезанные меткими выстрелами, падали бессмысленными комьями мертвых слов.

В стане атакующих взревели длинные загнутые трубы. Жрец что есть силы загрохотал в золоченый бубен. Жарче вспыхнули смоляные огни, озаряя рогатое божество, в глазницах которого зажглись багровые карбункулы, а золото, покрывавшее витые рога и заостренные копыта, стало красным. Предводитель орды Мухтар Макиров сбросил наземь пятнистую шкуру барса, обнажив могучий, натертый салом торс. Воздел кривую искристую саблю. Издал древний тюркский рык, от которого падали глинобитные стены осажденных городов и целые народы сдавались в плен.

Воины приставили к опреснителю связанные из жердей лестницы и кинулись на приступ.

Впереди был Мухтар Макиров. Он первый выскочил на узкую смотровую площадку, прилепившуюся к стальной башне опреснителя. И здесь его встретил Андрей Ермаков. Они сразились. Сабля и шпага звякнули, распушив огненные искристые ворохи. Могучий казах с размаха ударил врага столь страшным ударом, что им можно было рассечь пополам барана. Но искусный в фехтовании славянин уклонился, и удар пришелся по стальной броне опреснителя, оставив на ней рубец. Ермаков отскочил на полшага, а затем метнулся вперед, желая пронзить сально блестевшую грудь, но кончик шпаги ударил в языческий амулет, сломался, и Макиров лишь пошатнулся и плюнул в сторону врага. Они схватились врукопашную. Над ними синим жестоким светом сияла сфера опреснителя. Под ними клубилось воинство. Мимо пролетали смоляные стрелы и глыбы, пущенные катапультой. С жутким треском вспыхивала вольтова дуга, и очередной атакующий превращался в серый дым. Казалось, они вот-вот сорвутся с высоты и рухнут на поднятые пики, под стопы бегущих боевых слонов. Белосельцев заметил, как Ермаков разящим ударом рассек Макирову бровь. А тот, обливаясь кровью, схватил его за щеку, стараясь вырвать клок мяса. Но в этот миг в стане кочевников тонко, истошно взревела боевая труба. Ее медный вопль означал, что близится утро. Над черной пустыней, оранжевая, вставала заря. Натиск орды ослабел и совсем прекратился. Разворачивались вспять телеги, стенобитные машины и катапульты. Уходила пехоты и конница. Таяли в сумраке кибитки боевых слонов. Мерно парил во тьме, уставя рога в малиновую зарю, языческий козлорогий бог. Мухтар Макиров, повернувшись в седле, посылая противнику угрожающий знак, скакал вслед за войском. Андрей Ермаков устало прислонился к измятой, избитой поверхности опреснителя, среди синих отливов которого появились оранжевые отсветы.