«Не надо так говорить, пожалуйста! Это слишком напоминает мне Тихую Пристань — если ты не добытчик, значит, не мужчина…»

«В чем-то это правильно. Нельзя вечно сидеть на шее у друзей, недостойно это».

«Хорошо, тогда куда ты денешься? Возьмешь работу по контракту?»

«Еще не знаю… Может быть, даже что-то, вообще не связанное со Словом. Нельзя всю жизнь делать только то, что нравится».

«Ты с ума сошел, Флетчер! Ты же ничто не умеешь делать так хорошо, как…»

«Значит, ты любишь меня только за мои песни? А если бы их не было, я был бы совершенно не интересен тебе?»

«Опомнись, любимый мой! Как тебе вообще могло в голову такое прийти! Твои песни — это и есть ты, все лучшее в тебе! Разве можно отделить тебя от них и их от тебя?»

«Да, но моя жизнь ими совсем не исчерпывается. Вы же не желаете знать ничего другого и удерживаете Меня… Сами хотите только развлекаться и от меня требуете…»

«Флетчер, что с тобой? Зачем ты так говоришь? Ты же видишь, как мне больно это слышать!»

«Извини, Элендишка, но я должен был это сказать. Тем более тебе — я ведь знаю, что ты берешь деньги от Арана».

«Ты пытаешься упрекнуть меня в этом?»

«Да. Так дальше продолжаться не может. Или ты со мной, или с ним».

«Но он же просто мой покровитель!»

«Не просто. Ты ведь была с ним в свое время?»

«Знаешь, если попытаться пересчитать всех, с кем я когда-либо была…»

«Вот это меня и тревожит. Ты ведь с Тихой Пристани, как ни крути, а поиски хорошего мужа у тебя в подсознание заложены. А я для тебя на данный момент что-то вроде развлечения, как наши уличные постановки».

«Да как ты вообще можешь такое говорить после того, как мы душами сливались!»

«Ну хорошо, насчет развлечения беру свои слова назад. Но все равно, как в той песенке: я тебе для счастья, муж для прочих нужд. И пока я в „Баклан-студии“, так оно и будет. Нет, я сам хочу дарить тебе золотые цепочки и шелковые платья!»

«Ты так низко ценишь меня? Думаешь, я меряю любовь этим?! Думаешь, не способна без этого обходиться?!»

«Значит, не способна, если берешь подарки от Арана!»

«Флетчер, я начинаю просто пугаться! Ты говоришь так, словно пытаешься найти предлог отделаться и от „Баклан-студии“, и от меня! До визита в Башню все это нимало тебя не тревожило!»

«Просто я этого не показывал. А там, в одиночестве, все это навалилось на меня, и я решил наконец развязаться, чтоб камнем не висело… Не реви, Элендишка, не надо. Я же не бросаю тебя, просто хочу, чтобы наши отношения встали немного на другую основу».

«А у меня такое ощущение, что ты сам не знаешь, чего хочешь. Я так и знала, что они испортят тебя там, в проклятом Туманном Ожерелье!»

Все потонуло в слезах, и дальнейшего разговора я просто не помню. Просто не помню…

Я лежу неподвижно, затаив дыхание, — а за окном ветер шумит жесткой листвой вечнозеленых деревьев, и в шуме том — неистовство и отчаяние… На дворец Пэгги летит еще одна гроза, но пока ни капли не упало на истомившуюся землю, и природой, как и мной, овладело исступление, коему дано разрешиться лишь слезами.

Как сложно в этом тревожном и яростном шуме прислушиваться к дыханию лежащего рядом! Я-то знаю, как трудно засыпает Флетчер — это в нем не изменилось, — как долго может лежать абсолютно беззвучно и неподвижно, и выдает его лишь дыхание, которого не слыхать.

Наконец-то! В окно падает тусклый отсвет от фонаря в парке, и в этом зеленоватом полусвете я вглядываюсь в лицо Флетчера. Нет, напряжение так и не оставило его, но ушло куда-то вглубь, черты стали мягче, на губы легла слабая тень улыбки. Заснул — но, кажется, и во сне не нашел облегчения… Кто знает, что сейчас видится ему?

Осторожно, чтобы не разрушить это непрочное забытье, я слезаю с постели и подхожу к распахнутому окну. Ветер грозы набрасывается на меня, срывает с тела оковы духоты — и я сажусь на подоконник, озаренная светом фонаря. Плевать, что на мне нет никакой одежды — кто меня увидит в третьем часу ночи? Разве что большая птица, присевшая на минутку на держатель фонаря… ворон не ворон, чайка не чайка — синими, кажется, не бывают ни те, ни другие. Ветер несет с собой тысячи ароматов — магнолия, древесный мох, дубовая кора, сладость персика, и легкая горечь сохнущей травы, и едва уловимая сырость, и железная нотка стынущего металла… Но все перебивает застоявшийся, приторный запах силийского шиповника. Не из парка — из комнаты за спиной: четыре часа назад я в бешенстве запустила в стену ониксовым флакончиком. И впервые за много лет не идут слезы, дарующие облегчение.

…Ну откуда вообще я могла знать, что «великий астральный гуру», память о котором накрепко впечаталась в льдисто-белые стены, был старым безобидным магом-ученым, погибшим восемь лет назад в ходе неудачного эксперимента? Что башню со всем ее реквизитом, включая кольцо зачарованного тумана, унаследовала амбициозная внучка мага — слегка чернокнижница, слегка энергетка, слегка заклинательница и весьма не слегка… как бы помягче выразиться… нимфоманка.

Что все ее Проводники, они же Стражи Границ — стройные темноволосые и кареглазые юноши, ибо это ее излюбленный тип мужской внешности, и что каждый из них в обмен на полученные знания и умения спит с ней всякий раз, как «смертная богиня» того пожелает… Потому-то и Линхи был принят за одного из гвардии-гарема — его внешность тоже укладывается в этот стандарт.

Что пять лет назад, на какой-то периферийной Сути, в ночь Середины Лета у высокого костра Флетчер обменялся венками с Многой… Он не придал этому ни малейшего значения — ему просто была нужна женщина на одну ночь, и не более того. Она же, углядев в нем примесь Нездешней крови, решила сделать его жемчужиной своей коллекции и пять лет вела на него загонную охоту.

Что охмурить и окрутить Флетчера Многая могла лишь в своей Башне, которую за эти годы изрядно загадила во всех отношениях — от энергетических потоков до пола и ковров… Но заманить его туда никак не удавалось. И желтый дракончик влетел в мою форточку лишь потому, что Многая не хуже меня знала о пребывании Флетчера в Эсхаре. А я, не зная всего этого, великолепно сыграла ту роль, на которую меня предназначили с самого начала — роль приманки. Пусть даже и не по сценарию, начертанному двумя шарлатанками, пусть даже вынудив Хуану сломать посох Стайна — важен результат.

Я изводилась, пытаясь понять, чем невзначай оскорбила эту женщину — и даже помыслить не могла, что самым своим существованием. Мои Мастерские достоинства были просто-напросто свалены в одну кучу с привлекательной внешностью и случайным вхождением в десятку ведьм-асов. Я доводила самоуничижение до абсурда, упрекая себя за то, что расслабилась перед случайным человеком — но это был не случайный человек, а соперница. Я не приняла Многую всерьез, не чуя в ней ни особых способностей, ни мощной поддержки сторонних сил, даже не наблюдая женского изящества — и забыла, что хитрость в сочетании с завистью и амбициями зачастую не менее опасна.