– Йока! Моя Йока! – воскликнул Такэно, и дух его преисполнился гневом и страданием, которые превысили все человеческое и все земное. Тело Такэно перестало существовать, оно превратилось в не имеющую плоти страшную силу, и сила эта поднялась над землей. Внизу промелькнули изумленные лица вражеских солдат, и через мгновение меч Такэно вонзился между остекленевшими глазами напыщенного князька.

Тут Такэно снова обрел плоть; он упал на землю и уже не смог подняться: его стали бить и кромсать с таким остервенением, что тело его превратилось в кровавые лохмотья. Последнее, что он услышал, были три удара гонга в замке; потом сознание Такэно померкло, и его земная жизнь прекратилась.

* * *

К вечеру все было кончено: армия Мицуно позорно бежала, не выдержав сокрушительного удара пехоты господина Канэмасы.

А ночью воздух наполнила прохлада, и к рассвету роса покрыла траву и камни у реки. Из замка выехал маленький конный отряд во главе с князем. Не глядя на заваленные трупами реку и перешеек, не глядя на догорающий город, князь вброд переправился через правый речной проток и поехал вверх по течению, пока не достиг широкого луга, по краям которого стояли сосны. Здесь он вновь переправился через реку и слез с коня, приказав своим телохранителям спешиться поодаль.

Корни сосен свисали тут с обрывистого берега, отбрасывая тень на заводь, заросшую камышом и осокой. А одна сосна, вся скривившись, росла так низко над водой, что почти касалась ветвями холодной стремнины реки. Князь сидел под соснами и смотрел, как под лучами восходящего солнца вспыхивают искры в капельках росы.

На летних полях

Рассыпал капли росы

Печальный ветер.

Блестят они,

Словно слезы… —

прошептал он. – Капли росы – это слезы о нас. Слезы обо всех живущих, которые уйдут, и обо всех ушедших, которые не вернутся… Плачь, ветер, много слез придется тебе сегодня пролить. Многих друзей мы уже не увидим никогда…

Все чего достиг

Худой истощенный старик упорно взбирался в гору. Он вел за руку мальчика лет семи-восьми, который сильно хромал и часто останавливался от усталости.

– Идем, идем, Такэно, – говорил ему старик. – Скоро мы придем туда, где будем жить.

Мальчик покорно продолжал следовать за стариком, не произнося ни слова.

Достигнув вершины горы, старик опустился на землю и схватился за сердце:

– Ох, Такэно, такие прогулки уже не для меня!

Он перевел дух, помолчал немного и прибавил:

– Но жить мы будем именно здесь. Ты удивлен? Ты хочешь спросить, где мы будем ночевать, где наш дом, а еще – откуда мы будем брать воду и пищу? Я все это продумал. Сегодня мы переночуем на голой земле, укрывшись одеялами. Нам не привыкать: мы с тобой не одну ночь провели таким образом. А завтра начнем строить жилище – тут много камней и мы сложим из них хижину. Крышу сделаем из тростника, который наберем внизу, на морском берегу, а для воды выроем колодец, и дожди наполнят его до краев; до тех пор придется носить воду из старого колодца в заброшенной деревне. Когда воды станет много, мы разобьем огород прямо на склоне. У меня в сумке есть семена овощей и злаков – если великие боги будут благосклонны к нам, мы сможем дважды в год снимать хороший урожай. Пока же обойдемся тем, что даст нам море: в этих местах хороший лов рыбы, кроме того, у берега в изобилии растут съедобные водоросли. Вот так вот, Такэно, скоро мы с тобой не будем знать нужды!

Старик весело глянул на мальчика, но тот безучастно смотрел на море, сидя на земле и обхватив колени руками.

– Конечно, тяжело лазить вверх-вниз по этим склонам, зато здесь безопасно, но самое главное, только так ты сможешь выздороветь. Тебе сейчас нужно как можно больше ходить, – а нет ничего лучше, чем ходьба по горам, – и как можно больше работать, потому что работа исцеляет. Ты слышишь меня, Такэно? Ты слышишь своего дедушку Сэна?

Мальчик безучастно смотрел на море.

Старик Сэн вздохнул.

– Ничего, все образуется, – сказал он. – Сейчас я достану одеяла, и ты ложись, отдыхай. Не хочешь сперва поесть? У меня остались лепешки и сушеная рыба. Не хочешь, нет? А пить? Дать тебе воды?

Мальчик все так же смотрел на море и не говорил ни слова.

– Ну, ладно, отдыхай, – Сэн обнял мальчика за плечи, уложил на землю и накрыл одеялом. – Спи, Такэно, все будет хорошо.

* * *

Мальчик быстро уснул. Старик пошарил в большой дорожной сумке, достал тыквенный кувшинчик с водой и черствую лепешку. Отломив от нее кусок, положил его в рот и принялся медленно жевать, запивая водой из кувшина.

Закончив свою нехитрую трапезу, старик убрал кувшин и остатки лепешки обратно в мешок и застыл, сидя на корточках. Вначале он бормотал что-то про себя, а затем начал говорить вслух, видимо, по давней привычке:

Кустарник хаги,

Бездомную собаку

На ночь приюти.

– Да, две бездомные собаки: старик и мальчик. Но мы выживем с тобой, маленький Такэно, мы выживем, – не бойся, малыш… Когда я шел в город, война преградила мне путь; у меня не было пищи и воды; я почти умер. Но неведомая сила не дала мне умереть, она упорно вела меня вперед.

Я понял, зачем я еще нужен на этом свете, когда достиг цели. Те, к кому я так стремился, умерли. Не было моего Такэно: мне сказали, что он погиб, но его тело не найдено или не опознано. Не было моей Йоки: мне сказали, что, скорее всего, ее убили, а может быть, она сгорела в огне пожара. Да, их уже не было среди живых, но остался маленький Такэно: я нашел его, – да, я его нашел! – в приюте, который открыли монахи для раненых. У малыша была перебита нога, тело его было обожжено; он перестал говорить. И вот тогда я и понял, зачем я еще нужен на этом свете: я должен был жить, чтобы жил этот мальчик.

Я выходил его и увел из города, он бы не смог жить там после всего случившегося; он бы и не смог жить там, став таким, каким он стал. Город не любит больных и увечных, город любит сильных и здоровых. Мы пришли сюда; здесь я уже нашел приют однажды.

Старик осторожно погладил спящего мальчика по голове:

– Мы будем жить, малыш; все будет хорошо. Ты не бойся, что я старик: