Только после долгих уговоров Ц. решился раскрыть нам всю свою половую жизнь. На основании его дальнейших сообщений можно было сделать вывод, что ему присущ мысленный мазохизм с зачаточным садизмом. Больной отчетливо припоминает, что уже в 6-летнем возрасте у него без всякого видимого повода возникли навязчивые представления «пассивного насилия». Воображение рисовало ему, что горничная раздвигает его ноги, показывает другому его половые органы, пытается бросить его в горячую или холодную воду с целью причинить боль. Эти представления пассивного насилия носили сладострастную окраску и послужили толчком к мастурбаторным манипуляциям. Они стали затем играть роль и в его сновидениях. Поллюции, однако, они ни разу не влекли за собой, очевидно, по той причине, что больной днем безмерно мастурбировал.

С течением времени к этим мазохистским представлениям пассивного насилия присоединились и соответствующие садистские представления. Вначале это были образы мальчиков, на-сильно мастурбировавших друг друга, отрезавших половые органы. Зачастую больной при этом ставил себя самого в положение такого мальчика то в пассивной, то в активной роли.

Впоследствии образы мальчиков сменились образами женщин и девушек, демонстрировавших друг перед другом свои половые органы. Ему представлялись в возбуждении, например, такого рода ситуации, что одна горничная раздвигает бедра другой и дергает ее за половые органы, или также, что мальчики истязали девочек, кололи их, щипали за гениталии.

Подобные представления также вызывали в нем каждый раз половое возбуждение, но он никогда не чувствовал влечения ни ж активному, ни к пассивному их воплощению на деле. Для него вполне достаточно было использовать их для автомастурбации. В последние полтора года с ослаблением половой похоти эти образы стали всплывать реже, но содержание их осталось неизменным. Мазохистские представления насильственного характера преобладают над садистскими. Когда он в последнее время видит какую-либо женщину, в его воображении проносится мысль, что она разделяет его представления. Этим он отчасти объясняет испытываемые им в обществе смущение и неловкость. Больной слышал, что он освободится от своих тягостных ему самому половых представлений, если привыкнет к естественному половому удовлетворению. Поэтому он в течение последних полутора лет предпринял дважды попытку совокупления, правда, с отвращением и без надежды на успех, и действительно оба раза опыт потерпел полное фиаско. При второй попытке его охватило такое сильное отвращение, что он оттолкнул от себя девушку и обратился в бегство.

Второе приводимое ниже наблюдение предоставлено в мое распоряжение одним врачом. Хотя оно и отмечено стремлением к повышению половой возбудимости, тем не менее интересно в смысле определяющей момент мазохизма идеи порабощения женщиной.

Наблюдение 68. Ц., 27 лет, художник, крепкого сложения, приятной внешности, по его словам, не отягощен наследственностью, в юности был здоров, с 23 лет стал нервен и обнаруживает склонность к ипохондрии. В половом отношении его отличает хвастливое преувеличение своей способности, в действительности не особенно высокой. Несмотря на интерес к нему со стороны женщин, больной ограничивает свои отношения к ним платоническими любезностями и ласками. При этом примечательно его влечение к женщинам, обращающимся с ним сдержанно и сурово. С 25-летнего возраста он заметил, что женщины, как бы безобразны они ни были, обязательно приводят его в сильное половое возбуждение, как скоро он открывает в их внешности или поведении властные черты. Гневного слова из уст такой женщины достаточно для того, чтобы вызвать у него сильнейшую эрекцию. Так, например, однажды он сидел в ресторане и был свидетелем того, как кассирша, особа очень некрасивая, осыпала энергичной бранью лакея. Эта сцена привела его в состояние крайнего эротического возбуждения, вскоре разрешившегося семяизвержением. Ц. требует от женщин, с которыми он намеревается совершить акт совокупления, чтобы они отталкивали его, всячески мучили и т. п. Он полагает, что прельстить его в состоянии женщина, по типу приближающаяся к героиням романов Захер-Мазоха.

Из этих случаев мысленного мазохизма вполне ясно, что лица, подверженные этой аномалии, вовсе не стремятся к тому, чтобы в действительности испытать боль, и что поэтому название, которое дали этой аномалии Шренк-Нотцинг и Эйленбург, и именно «алголагния» вовсе не обозначает сущности, психической основы мазохистских чувств и представлений. Сущность заключается в сладострастном сознании своей подчиненности воле другого лица, и только мысленное или реальное насилие со стороны другого лица является средством для достижения такого чувства.

Приведенное ниже сердечное излияние носителя мысленного мазохизма к даме из общества служит убедительным доказательством этого положения.

«Всемилостивейшая Государыня! Владычица! Богиня! нижеподписавшийся, полный глубокого раболепия, ваш покорный слуга — фантазер a la Захер-Мазох. Как таковой, он повергает себя к вашим ногам, видя в вас олицетворение идеала Венеры, униженно просит удостоить его пинка и разрешить ему лизать, как ваша собака, след вашей ноги. И затем, сударыня, окажите мне милость: разрешите мне лежать перед вами в пыли, положить вашу маленькую ножку на мою спину и в таком положении я вам расскажу вкратце свою историю. Уже с юности у меня явилось стремление целовать ногу красивой женщине, которая попирала бы, ударяла бы меня этой ножкой, я желал бы, чтобы эта женщина была моей владычицей и обращалась со мной, как с рабом, дрессировала меня, как собаку. Видеть укротительницу зверей было для меня величайшим наслаждением, и я приходил в экстаз, когда победительница наступала ногой в изящном башмаке с высоким каблуком на тело льва иди тигра.

Затем мною овладевала дама в мехах. В особенности увлекался я «красной усадьбой», так как находил восхитительной картину, как собака госпожи лижет подошвы ее ног.

С этого времени такие мысли стали моей излюбленной фантазией. И разве это наслаждение только для одной госпожи — позволить лизать себе ноги своему рабу, своей собаке? В моей фантазии рисовались картины, как плантаторша истязает своих невольников, ездит на них, как на лошадях, дрессирует их, как собак. О, если бы вы мне дали испытать подобные наслаждения!

Я бы хотел, чтобы вы, по крайней мере, хоть мое письмо растоптали ногами, чтобы я мог потом прижать его к губам как высшую награду.

Я вижу, как вы при чтении этих строк насмешливо улыбнулись, как в ваших глазах, засверкал огонек сладострастия, смешанный с насмешкой, как вы топнули маленькой ножкой в туфле с изящным каблуком, как маленькая ручка крепко охватила рукоятку хлыста и как вы процедили сквозь зубы: «О, я понимаю тебя, раб, я понимаю твои визжанья, собака! О, если бы ты сейчас был у меня под ногой! Ты бы узнал, что твое страстное желание тебя не обмануло, что я женщина, которая умеет властвовать. Я понимаю твое сладострастие, раб, я понимаю твои рабские чувства, собака, как я понимаю и ценю наслаждение жестокого деспотизма. Я раздавила бы тебе твой правый глаз своим каблуком, и ты должен был лизать кровь на моем башмачке, собака. Я бы снабдила свои башмаки острыми шпорами и терзала бы тебя ими, и ты должен был бы очистить их своим языком; твой язык пригодился бы мне и для других вещей. Мои плевки были бы твоей пищей, моча твоей властительницы — твоим питьем! Ты желал и нашел бы во мне свой идеал!» Униженно умоляю об ответе, лежу у ваших ног, лижу каблуки ваших туфель и остаюсь вашим рабом, вашей собакой».