Присев от страха, Пиб ныряет в кусты. Несется напролом, не обращая внимания на колючие ветки и широкие листья, хлещущие, как ремни, по лицу, шее и рукам. Он не оборачивается, чтобы не терять времени. Крики, выстрелы остаются позади, стихают, умолкают. Его сердце колотится как бешеное, кажется, что оно превратилось в стук. Он все дальше уходит в живой лабиринт. Он бежит, бежит, бежит, до тех пор пока не изнемогает от боли и усталости. Ему хочется одного – упасть у подножья искривленного дуба и разрыдаться.

Какая тут может быть осторожность!

Измотанный, он наконец уснул под огромным дольменом, который, судя по оставшимся вокруг кострищам, пластиковым пакетам и пустым банкам из-под пива, когда-то привлекал туристов. Его разбудили холод и сырость, идущие от камней.

Темноту не нарушал ни единый огонек, ни лунный луч, ни звезда в небе, ни мерцание в капле воды. Поначалу Пиб справлялся со страхом, думая о Стеф. Ему передалась ее отвратительная привычка все осмеивать, смотреть на любые обстоятельства спокойно и ясно. Стеф почти не приоткрыла своей тайны, даже прогуливаясь голышом в душевой общежития Южного Креста. Она пронеслась по жизни Пиба, и след ее простыл, но при этом продолжала жить в нем гораздо ощутимее, чем тени мамы и папы, Мари-Анн и Соль. Она не один раз говорила, что появляется, как только Пибу это необходимо. И вот теперь, когда ему это так нужно, ее нет.

В сумерках Пибу почудилось какое-то движение. Сперва он подумал, что дрожит от холода, но затем не мог не признать, что главной, если не единственной, причиной дрожи был страх. Какие-то сатанинские существа плясали, свистели, что-то бормотали вокруг него. Он пожалел, что не замаскировал ветками свое убежище, чтобы спрятаться от их глаз. О том, чтобы сейчас же отправиться на поиски более надежного пристанища, не могло быть и речи. Дольмен по крайней мере защищал его от дождя и порывов ветра. Сама идея идти в темноте приводила его в ужас. Ничего не оставалось, как пережидать до рассвета адский шабаш лесных бесов. Его тайное «я» нашептывало, что если он так боится, то ему не дожить до утра. Что дьявольских существ на самом деле нет, а сам он в них до конца не верит. Что тот, кто внушает ему такой ужас, простой обманщик, обыкновенное пугало. Нужно только его вытурить, выгнать из собственной души, и тут же наступит покой… Однако даже если допустить, что лесных существ на самом деле нет, то про диких зверей этого сказать нельзя. Волки, медведи, кабаны, львы, тигры являлись ему во сне, чтобы растерзать на куски. В школе некоторые учителя уверяли их, что хищники поселились в европейских лесах много веков назад, хотя священники и служители архангела Михаила утверждали обратное. Папа всегда соглашался с последними, потому что верования, в отличие от знаний, не меняются с течением времени. В телевизионных репортажах о животных доказывалось, что ни тигры, ни львы не водятся в Европе, но в прошлом веке во французских лесах и горах вновь развели медведей и волков – еще одна из многочисленных глупостей, допущенных правительством до эпохи архангела Михаила. Вот что происходит, если отвернуться от небесных законов: возврат к хаосу, к дикости. Опершись на камень, продрогший Пиб выставлял пистолет напоказ и целился в темноту, надеясь этим напугать притаившихся вокруг врагов. Он с грустью вспоминал о погребе в родном доме, о шумной возне родителей, о ровном сопении сестренки. Его глаза то и дело закрывались сами собой, как поломанные ставни, но он тут же вздрагивал и просыпался, заслышав какой-нибудь шорох или хруст. Пиб не сразу соображал, где он, а потом вспоминал, что попал в глубокое враждебное чрево. Тогда его захлестывало чувство одиночества, и он погружался на несколько мгновений в отчаяние и ужас, а затем его мысли растягивались, расплывались и улетучивались, глаза опять закрывались, голова склонялась, падала на грудь, и он с храпом окунался в безмятежные глубины подсознания.

Никогда еще ночь не казалась ему такой длинной. Много раз чье-то горячее дыхание обжигало ему лицо, чьи-то когти впивались в грудь, и он вырывался из кошмара задыхаясь, в холодном поту, как ныряльщик, с трудом поднявшийся на поверхность.

Пиб проснулся от того, что ему жгло веки. Он лежал на утоптанной земле, прижавшись щекой к кучке золы, которая от влажности стала кучкой черной грязи, пальцы судорожно сжимали рукоять пистолета. При дневном свете ночные страхи рассеивались. Хотя было свежо и все окутывал туман, хотя Пиб хотел спать, есть и замерз, он испытал необыкновенную радость. Он провел целую ночь в лесу, и ни одно дьявольское создание не наслало на него порчу, ни один дикий зверь его не разодрал. Он даже не описался. Он вышел победителем из испытания, которое еще несколько часов назад считал абсолютно непреодолимым. И хотя страх все еще теплился внутри него, он был счастлив от того, что жив, он впал почти что в эйфорию. Во всяком случае, был полон решимости. Он положил руку на одну из опор дольмена – это был инстинктивный жест, своего рода благодарность граниту за то, что он служил ему кровом, – и оглядел стоящие вокруг дубы. Серо-зеленые листья и мелкие шарики омелы, уцепившейся за дубовые ветки, блестели от капель дождя. Из-за окутанных туманом морщинистых стволов деревья казались Пибу почтенными старцами, покровителями, исполненными мудрости и доброты.

Он вышел из укрытия, убрал пистолет в карман куртки, запачканной землей и золой, размял затекшие ноги. Резь внизу живота напомнила ему, что надо срочно опорожнить мочевой пузырь. Он несколько секунд сражался с молнией на ширинке, после чего высвободил наконец одеревеневший член, который был зажат в складке брюк. Ему пришлось подождать, пока он не размягчится, чтобы выдавить первые капли. Пиб с гордостью отметил, что жесткие черные волосы покрывают большую часть лобка. Да, похоже, он навсегда расстался с детством в эту ночь у дольмена.

Жаль, что Стеф… Целый поток грустных мыслей пронесся в его голове. Он энергично прогнал их.

Вокруг не было слышно ни чириканья, ни жужжания. Тишина не таила никакой угрозы. Возможно, птицы и насекомые дожидались окончания дождя, чтобы огласить лес своим пением. Пиб вгляделся в окружающую его местность. В какую сторону направиться? Под густым слоем туч невозможно было понять, где именно встает солнце. У Пиба не было ни одной приметы, только единственное желание: не натолкнуться на парий, которые перегородили дорогу джипу Гогов. Что стало с братьями? Пощадили их нападавшие или нет? Остатки угрызений совести снова подкатили тошнотой к горлу Пиба. Напрасно он искал себе всевозможные оправдания, он повел себя как порядочный трус: бросил двух мужчин, которых должен был охранять. Эта чертова жизнь вечно толкала его в кошмарные ситуации! Он в сердцах пнул ногой гнилую ветку, и та развалилась.

Пиб обнаружил под ней следы тропинки, спрятавшейся в папоротниках. Он шел по ней довольно долго, но затем потерял ее и стал пробираться сквозь чащу. Он попытался утолить жажду, слизывая бегущие по листьям струи воды. Но от этих нескольких капель он только еще больше захотел пить. Он нашел потерянную тропинку, а может, это была уже другая, и пошел по лесу, в котором устремленные ввысь деревья поддерживали небесный свод, словно колонны. Когда он прошагал какое-то время, как ему показалось, часа три или четыре, то у него возникло ощущение, что он ходит по кругу. Голова закружилась, и он вынужден был присесть на большой камень. Если он до вечера ничего не съест, то у него не будет сил идти дальше. Он огляделся, но не нашел ничего, что походило бы на какой-нибудь дикий плодили вообще на что-нибудь съедобное. Из-под листьев грибы высовывали коричневые блестящие шляпки, но Пиб помнил, что некоторые из них смертельно ядовиты. Надо сжать зубы и продолжать путь. Куртка у него промокла, в ботинках хлюпало, брюки прилипали к ногам. Он шагал как заведенный, подавляя возникавший на каждым шагу соблазн сдаться.